Это не ее сфера, но Патриция не может просто так оставить его слова.
— Сплошная вырубка усиливает ветровал. А верховые пожары происходят, только когда пожары подавляются слишком долго. — Она объясняет как есть: огонь дарует жизнь. Есть шишки — поздние, — которые просто не могут раскрыться без пламени. Широкохвойные сосны десятилетиями держатся за свои, дожидаясь пожара. — Раньше подавление пожаров казалось рациональным подходом. Но расходы от этого намного выше доходов.
Адвокат ее стороны морщится. Но ей уже не до дипломатии.
— Я открывал вашу книжку, — говорит судья. — Мне и в голову не приходило! Деревья призывают животных и велят им что-то делать? Запоминают? Кормят и лелеют других?
В зале суда, обшитом темными деревянными панелями, из нор выходят ее слова. Из нее изливается любовь к деревьям — к их изяществу, их гибким экспериментам, постоянному разнообразию и сюрпризам. Это медленные вдумчивые создания с хитроумным лексиконом, каждое не походит на другое, они влияют друг на друга, порождают птиц, впитывают углерод, очищают воду, фильтруют токсины из земли, стабилизируют микроклимат. Объедини достаточно живых существ — в воздухе и под землей, — и получишь то, у чего есть цель. Лес. Существо на грани исчезновения.
Судья хмурится.
— То, что вырастает после сплошной вырубки, уже не лес?
В Патриции закипает досада.
— Можно заменить леса плантациями. А еще можно сыграть Бетховена на казу. — Смеются все, кроме судьи. — В пригородных дворах и то больше разнообразия, чем на лесных фермах!
— Сколько осталось нетронутого леса?
— Мало.
— Меньше четверти того, с чего мы начали?
— О боже! Намного. Наверное, не больше двух-трех процентов. Может, квадрат сто на сто миль. — Последние остатки ее клятвы быть осмотрительной пропадают без следа. — На этом континенте было четыре великих леса. Каждый мог просуществовать вечно. Каждый погиб за какие-то десятилетия. Мы даже не успели их толком романтизировать! Эти деревья — наша последняя линия обороны, и они исчезают со скоростью сотни футбольных полей в день. В этом штате случались речные заторы бревен шириной в десять миль. Хотите максимизировать чистый доход леса для нынешних хозяев и доставить как можно больше древесины в кратчайшие сроки — тогда пожалуйста: вырубайте старые леса и засаживайте рядами свои плантации, которые сможете вырубить еще много раз. Но если хотите, чтобы в следующем веке была почва, чистая вода, разнообразие и здоровье, стабилизаторы и функции, которые мы даже не умеем измерять, — тогда будьте терпеливы и дайте лесу расти медленно.
Договорив, она застенчиво замолкает. Но адвокат, требующий судебного постановления, сияет.
— Вы бы сказали, что старые леса… знают то, чего не знают плантации? — спрашивает судья.
Она прищуривается и видит отца. Голос не тот, но те же очки без оправы, высокие удивленные брови, постоянное любопытство. Вокруг клубятся первые уроки полувековой давности, дни на побитом «паккарде» — ее передвижном классе, — работа на проселках юго-западного Огайо. Патриция ошеломлена, она понимает, что корни ее взрослых убеждений кроются там — рожденные парой слов, между делом сказанных в машине, когда в пятницу днем окно было опущено, а в зеркалах заднего вида отражались соевые поля округа Хайленд.
Помнишь? «Люди думают, что они — высший вид, но это не так». Другие существа — больше, меньше, медленнее, быстрее, старше, моложе, могущественнее — всем заправляют, делают воздух и едят солнечный свет. Без них не будет ничего.
Но судьи в той машине не было. Судья — другой человек.
— Возможно, это вечная задача человечества — узнать то, что уже поняли леса.
Судья задумчиво двигает губами, как ее отец жевал сассафрас — эти веточки с запахом рутбира, что остаются зелеными всю зиму.