Верхний ярус

Ник сдается на милость гнева, как поступало это дерево целое тысячелетие убийственных бурь. Как восемьдесят миллионов лет поступали все sempervirens. Да, бури валят деревья таких размеров. Но не сегодня. Вряд ли. Сегодня на этом ветру верхушка секвойи не опаснее земли. Просто гнись и поддавайся.

Вой рассекает густой от дождя ветер. Ник воет в ответ. Их вопли превращаются в хохот умалишенных. Ник и Оливия хором визжат, пока все боевые кличи и дикие зовы мира не становятся благодарением. Еще долго после того, как разжались бы его сжатые кулаки, они орут, распевая, в бурю.

ПОД КОНЕЦ СЛЕДУЮЩЕГО УТРА у подножия Мимаса появляются три лесоруба.

— Вы там как? Вчера ночью был сильный бурелом. Большие деревья валило. Мы уж за вас волновались.

НЕВЕРОЯТНО, НО КОПЫ ВСЕ СНИМАЮТ. Год назад это было бы трясущейся размытой уликой, которую полиция бы уничтожила. Теперь же тактика беззакония не стоит на месте. А против нее полиции нужны новые эксперименты. Методы, которые требуется документировать, анализировать и оттачивать.

Камера обводит толпу. Люди высыпают на улицу из-за сияющей таблички компании. Окружают офис, примостившийся, как охотничья хижина, на опушке пихт и елей. Даже в объективе самого настороженного оператора здесь нет ничего, кроме демократии в Америке, права на мирные собрания. Толпы стоят далеко от границ собственности, поют свои песни и размахивают простынями с надписями: «ПРЕКРАТИТЕ НЕЗАКОННЫЕ ЛЕСОЗАГОТОВКИ. ХВАТИТ СМЕРТЕЙ НА ОБЩЕСТВЕННЫХ ЗЕМЛЯХ». Но в кадре мелькает полиция. Офицеры, пешие и в седле. Люди в кузовах машин, напоминающих БТРы.

МИМИ УДИВЛЕННО КАЧАЕТ ГОЛОВОЙ.

— Я и не знала, что в этом городе столько копов. — Дугги идет вразвалку рядом, колченогий. — Ты знаешь, мы не обязаны. Нас бы с радостью подменило еще полдесятка человек.

Он так резко разворачивается к ней, что чуть не падает.

— Ты это о чем? — Он как золотой ретривер, отхвативший по голове газетой, которую только что с гордостью принес. — Погоди-ка. — Дугги в замешательстве трогает ее за плечо. — Тебе что, страшно, Мим? Потому что можешь не…

Она не может это выдержать, его доброту.

— Ладно. Просто прошу, давай сегодня без геройств.

— Я и в прошлый раз не геройствовал. Кто знал, что они так подмочат мою старую добрую мужскую гордость?

Она ее видела — в тот день, когда джинсы разрезали на радость всем ветрам. Мужскую гордость, болтающуюся на ветру, обожженную химикатами. С тех пор он так часто хотел ей показать — чудесное восстановление, — можно сказать, почти что воскрешение. Просто она не может себя заставить. Она его любит — может, даже больше всех, кроме своих сестер и их детей. Не устает поражаться, что такой простодушный человек дожил до сорока лет. Не может представить, чтобы не заботилась о нем. Но они из разных пород. Вот это дело, которому они себя посвятили, — защита неподвижных и неповинных, борьба за что-то лучше бесконечного самоубийственного аппетита, — это все, что у них есть общего.

Они идут к машине, где раздают новое секретное оружие протеста — стальные прутья для приковывания по прозвищу «черные мишки».

— Мы еще как это сделаем. А ты как думала? Это у меня не первое Пурпурное сердце. И не последнее. Будет целая гирлянда, прямо как у червяка.

— Дугги. Давай без травм. Я сегодня не выдержу.

Ом показывает подбородком на кордон полицейских, так и дожидающихся неприятностей.

— Это ты к ним. — И потом, как зверек, который не помнит ничего, кроме солнца: — Блин! Глянь, сколько народу! Вот это я понимаю — движение.

ПЕРВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ — переход границ корпоративной собственности — происходит за кадром. Но скоро объектив находит поживу. Автоматическая фокусировка жужжит и фиксирует, как несколько мирных протестующих переходят шоссе. Там они встают на подстриженном газоне и кричат в ответ на призывы мегафона: