Сегодня Сарматова доверила ему снять мне швы после операции.
- Ну-с… приступим…
Помогает избавиться от бандажа и осторожно снимает повязку.
- Не больно? – спрашивает игриво.
- Нет.
Он заглядывает в мои глаза, возвращается к своему занятию. Делает все быстро, касается меня аккуратно, я бы даже сказала – нежно.
- Шрам большой будет? – пытаюсь сама его разглядеть.
Увиденное расстраивает. Рубец сантиметров пять, бурый и воспаленный на вид. О платьях без рукавов можно забыть навсегда.
- Он затянется и посветлеет, - проговаривает Петя тихо, а затем вдруг склоняется и легонько дует на рану.
Я шарахаюсь от него в сторону, а он проводит кончиками пальцев по предплечью, чем вводит меня в еще больший ступор.
- Я тебя такая кожа нежная…
В этот момент по вселенскому закону подлости распахивается дверь, и в процедурную входит мой жених.
В деловом черном костюме. Огромный, по сравнению с Петром, мощный и невероятно злой.
Еще бы, представляю, как выглядит все со стороны. Я, сидящая на кушетке в одном спортивном лифчике и коршуном склонившийся надо мной посторонний мужик.
Замираю и молча жду его реакции.
Заложив руки в карманы брюк, какое-то время просто смотрит на Петю. Эмоций на лице никаких, но исходящие от него волны агрессии, направленной на молодого врача буквально электризуют воздух. Кажется, еще немного, и стоящие в стеклянном шкафу пузырьки начнут подпрыгивать и биться друг о друга, а кафель под его ногами пойдет трещинами.
Сделав два шага, он берет стул и, развернув его к нам, на него усаживается. Расставляет широко ноги и упирается локтями в колени.
- Продолжай, - велит окаменевшему Петру.
Тот отмирает, но прикасаться ко мне больше не спешит.
- Здесь посторонним нельзя… - лепечет еле слышно.