— Очень мало. По правде сказать, ничего важного, — ответил Симеон Холли.
— И где он сейчас?
— Как же, он тут на лестнице был пару минут назад, — Симеон Холли огляделся с некоторым нетерпением.
— Так мне надо с ним повидаться. У меня письмо для него.
— Письмо! — воскликнули одновременно потрясенные Симеон Холли и Ларсон.
— Да. Нашел у его отца в кармане, — кивнул коронер. Он изъяснялся с мучительной краткостью, свойственной обладателю лакомого кусочка информации, которого с нетерпением ждут другие. — Письмо для «моего мальчика Давида», так что я подумал, лучше отдать, не читая, раз это для него. А как он прочтет, я бы все же посмотрел. Хочу узнать, есть ли там что-то, похожее на здравый смысл, — в другом-то письме нету.
— В другом письме! — снова воскликнули Холли и Ларсон.
— О да, есть еще одно, — коротко и веско произнес Уильям Стритер. — И я его прочел — все, кроме каракулей в конце. Так то ж никому не разобрать!
Хиггинс хохотнул.
— Да, могу признать, это имя — прямо головоломка, — согласился он. — А нам-то оно и нужно, чтобы понять, кто они такие — ведь мальчик вроде сам не знает, как вы вчера ночью-то сказали. Я надеялся, к утру вы побольше выведаете.
Симеон Холли покачал головой.
— Это невозможно.
— Уж да, я б так сказал, — горячо вмешался Перри Ларсон. — И «чудной» здесь — не то слово. То он как обычный человек говорит, то давай болтать о ледяных шубейках, белках-птичках и говорящих ручьях. Он уж точно чокнутый. Вы послушайте. Он вправду, кажись, не видит, что между ним и евойной скрипкой разница есть. Мы утром-то узнать хотели, что делать будет да чего хочет, а он давай болтать, как папаша ему говорил — де нет разницы, что делать, если настроен хорошо и играешь в лад. Так что вы на это скажете?
— Что же было во втором письме, о котором вы сказали? — спросил Симеон Холли.
Хиггинс странно улыбнулся и залез в карман.
— В письме? Если хотите, пожалуйста, прочтите сами, — сказал он, протягивая сложенный листок бумаги.
Симеон взял его и осторожно осмотрел.
Очевидно, это был листок, вырванный из записной книжки. Его сложили втрое, а сверху надписали: «Получателю сего». Почерк был причудливым и не очень понятным. Но, насколько было можно разобрать, в записке говорилось следующее:
«Настал момент, когда я должен вернуть Давида в мир, и с этой целью я двинулся в путь.
Но я болен — очень болен, и если Давид сможет идти быстрее меня, я должен поручить другим завершение моего дела. Обращайтесь с ним мягко. Он знает только добро и красоту. Он ничего не ведает о грехе и зле».