– Ты точно знаешь? – Грэм с надеждой посмотрел на друга.
Слейтер выдержал взгляд Грэма, заметил, что тот закусил нижнюю губу, и не смог сдержать насмешливую ухмылку:
– Нет, честно говоря, не совсем точно, но должен же я тебя приободрить. Господи, да откуда мне знать?
– Так… – Грэм прикончил свою маленькую кружку и со вздохом встал.
Слейтер, погрустнев, спросил:
– Ты, часом, не в обиде?
– Мне нужно отлучиться… посмотреть, что к чему. Думаю, я не задержусь.
– Знаете, Оутс, – Слейтер слегка похлопал рукой по столу возле своей кружки, – вам следует отрепетировать свою реплику до прибытия ледокола.
Последние слова были едва различимы, потому что ослабевший от смеха Слейтер поставил локоть на стол и подпер голову; его хохот отдавался от пола раскатистым эхом. Посетители, особенно те, кто постарше, подозрительно косились в его сторону.
Грэм нахмурился, не понимая, при чем тут ледокол, но все же вышел на улицу и торопливо, крадучись, проверил близлежащую часть Хаф-Мун-Кресент и маленький боковой проезд, откуда были бы слышны крики или ругань из квартиры Сэры. Однако там было тихо. Тогда он вернулся в паб, где Слейтер уже заказал для него пинту пива. Не успел Грэм сесть на прежнее место, как Слейтер беззвучно затрясся и покраснел, у него на глазах выступили слезы, и наконец он не выдержал:
– Норвежцы, я вижу, нас опередили – вот черти!
Повалившись боком на скамью, он корчился от сдавленного хохота. Грэм не знал, куда деваться от стыда, он ненавидел и Стока, и Слейтера, его тошнило, когда он представлял, чем сейчас занимается Сэра; он тихо надеялся, что вот-вот появится хозяин паба и вышвырнет Слейтера за дверь.
К счастью, несмотря на свои угрозы, Слейтер не проболтался Сэре, что они с Грэмом неделю назад дежурили возле ее дома. Теперь, когда они сидели в парке, слегка захмелевшие от шампанского, Слейтер трепался о чем угодно, только не об этом.
– У меня грандиозная идея, – объявил он, поднимая над травой пластиковый стакан. Шампанского к тому времени почти не осталось.
– Какая? – спросила Сэра.
Она сидела, прислонившись к дереву, голова Грэма покоилась у нее на плече. Он притворялся, что спит, чтобы подольше оставаться в той же позе и ощущать ее мягкую, неуловимо благоуханную кожу.
– Интернаркота, – объявил Слейтер, салютуя пластиковым стаканом ясному небу. – У тебя на пороге появляется хиппарь, стреляет косячок, а в обмен сует тебе пакетик из фольги…
– Записываюсь, – мягко посмеялась Сэра, – в первых рядах.
Грэм тоже хотел посмеяться, но передумал: лучше пусть все останется как есть, пусть ее прелестное тело дрожит под его головой, под его прикосновением…
Это ощущение не покидало его до сих пор; прошла уже не одна неделя, а у него по телу все еще пробегал озноб при одном воспоминании о том эпизоде. Примерно то же чувство он испытал давным-давно, в Сомерсете, когда впервые провел ночь с девушкой. На другой день он посидел с компанией в пабе, потом сходил на футбол поболеть за местную команду, вечером поужинал с родителями и отправился к другу смотреть по телевизору какой-то фильм, а перед глазами одна за другой всплывали все те же сцены; память плоти напоминала о гладкой девичьей коже, голова шла кругом, а по спине пробегали мурашки. Теперь ему было неловко за собственную наивность: он тогда вообразил, будто это и есть любовь. Хорошо, что у него хватило ума ни с кем это не обсуждать.