Шаги по стеклу

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ты точно знаешь? – Грэм с надеждой посмотрел на друга.

Слейтер выдержал взгляд Грэма, заметил, что тот закусил нижнюю губу, и не смог сдержать насмешливую ухмылку:

– Нет, честно говоря, не совсем точно, но должен же я тебя приободрить. Господи, да откуда мне знать?

– Так… – Грэм прикончил свою маленькую кружку и со вздохом встал.

Слейтер, погрустнев, спросил:

– Ты, часом, не в обиде?

– Мне нужно отлучиться… посмотреть, что к чему. Думаю, я не задержусь.

– Знаете, Оутс, – Слейтер слегка похлопал рукой по столу возле своей кружки, – вам следует отрепетировать свою реплику до прибытия ледокола.

Последние слова были едва различимы, потому что ослабевший от смеха Слейтер поставил локоть на стол и подпер голову; его хохот отдавался от пола раскатистым эхом. Посетители, особенно те, кто постарше, подозрительно косились в его сторону.

Грэм нахмурился, не понимая, при чем тут ледокол, но все же вышел на улицу и торопливо, крадучись, проверил близлежащую часть Хаф-Мун-Кресент и маленький боковой проезд, откуда были бы слышны крики или ругань из квартиры Сэры. Однако там было тихо. Тогда он вернулся в паб, где Слейтер уже заказал для него пинту пива. Не успел Грэм сесть на прежнее место, как Слейтер беззвучно затрясся и покраснел, у него на глазах выступили слезы, и наконец он не выдержал:

– Норвежцы, я вижу, нас опередили – вот черти!

Повалившись боком на скамью, он корчился от сдавленного хохота. Грэм не знал, куда деваться от стыда, он ненавидел и Стока, и Слейтера, его тошнило, когда он представлял, чем сейчас занимается Сэра; он тихо надеялся, что вот-вот появится хозяин паба и вышвырнет Слейтера за дверь.

К счастью, несмотря на свои угрозы, Слейтер не проболтался Сэре, что они с Грэмом неделю назад дежурили возле ее дома. Теперь, когда они сидели в парке, слегка захмелевшие от шампанского, Слейтер трепался о чем угодно, только не об этом.

– У меня грандиозная идея, – объявил он, поднимая над травой пластиковый стакан. Шампанского к тому времени почти не осталось.

– Какая? – спросила Сэра.

Она сидела, прислонившись к дереву, голова Грэма покоилась у нее на плече. Он притворялся, что спит, чтобы подольше оставаться в той же позе и ощущать ее мягкую, неуловимо благоуханную кожу.

– Интернаркота, – объявил Слейтер, салютуя пластиковым стаканом ясному небу. – У тебя на пороге появляется хиппарь, стреляет косячок, а в обмен сует тебе пакетик из фольги…

– Записываюсь, – мягко посмеялась Сэра, – в первых рядах.

Грэм тоже хотел посмеяться, но передумал: лучше пусть все останется как есть, пусть ее прелестное тело дрожит под его головой, под его прикосновением…

Это ощущение не покидало его до сих пор; прошла уже не одна неделя, а у него по телу все еще пробегал озноб при одном воспоминании о том эпизоде. Примерно то же чувство он испытал давным-давно, в Сомерсете, когда впервые провел ночь с девушкой. На другой день он посидел с компанией в пабе, потом сходил на футбол поболеть за местную команду, вечером поужинал с родителями и отправился к другу смотреть по телевизору какой-то фильм, а перед глазами одна за другой всплывали все те же сцены; память плоти напоминала о гладкой девичьей коже, голова шла кругом, а по спине пробегали мурашки. Теперь ему было неловко за собственную наивность: он тогда вообразил, будто это и есть любовь. Хорошо, что у него хватило ума ни с кем это не обсуждать.