Он откинулся назад, изображая непринужденность и стараясь унять дрожь, и закинул руку на спинку стула (где, не вовремя вспомнилось ему, прежде сидела муха), а другая рука оставалась на столе, словно диковинный зверек на круглой черной арене, вдали от тонких, бледных пальцев чужой руки. Его ноготь поскреб микроскопическую точку белой краски на черной поверхности.
– Выходит, я… больше не нужен?
– Получилось как-то гадко, да? – сказала Сэра. Она пыталась скрыть волнение, но слова звучали слишком отрывисто.
Грэм хохотнул, покачав головой.
– Нет-нет, ничего подобного! – У него на глаза навернулись слезы, но он твердо решил не показывать своих истинных чувств. Он все так же смеялся, покачивая головой и царапая ногтем белую точку. – Вовсе нет! – Он лишь повел плечами.
Во всем теле начался зуд, разом нахлынули те ожидания, с которыми он шел сюда по городским улицам, они слились в единое чувство, и каждый нерв его кожи напрягся до предела, посылая в мозг лавину помех, усредненных сигналов, чтобы получился телесный белый шум, создающий впечатление первозданной, грубой, утрированной обыденности, – спектр боли от явственного ощущения реальности происходящего.
– Значит, это была всего лишь игра? – спросил он, не дождавшись отклика. Он все еще не мог позволить себе выдать свои чувства. Его мысли беспорядочно заметались, он все еще надеялся, что это просто жестокая шутка, а может быть, даже испытание, последний экзамен перед тем, как эта женщина подпустит его ближе к себе. Сейчас важнее всего было не переиграть.
– В некотором роде, – нарочито лениво согласилась Сэра (ему показалось, она едва заметно повернула голову к окну, будто прислушиваясь), – однако не могу сказать, что мне было противно. Ты мне нравишься, Грэм, честное слово. Но коль скоро мы решили тебя использовать, что же нам со Стоком еще оставалось… Наверное, зря я тебе это выложила. Надо было просто отменить сегодняшнюю встречу и разом с тобой порвать. Но мне хотелось сказать тебе правду. – Она сглотнула комок и сцепила лежащие на столе руки.
И все же, думал он, это равнодушие насквозь фальшиво, она не говорит ему всей правды. Ей хочется посмотреть, какова будет его реакция, как подействуют ее слова. Он не мог решить, что делать дальше. А что вообще можно было сделать? Разрыдаться? Закатить скандал? Молча встать и уйти?
Грэм бросил на нее мимолетный взгляд. Она напряженно смотрела на него. Правая щека дернулась, словно от тика. На шее, повыше белого шрама, часто пульсировала жилка. Заморгав, он отвел глаза.
Ни в коем случае нельзя было давать волю чувствам. Она не увидит его слез. В душе у него зрели ростки звериной ненависти, жажды насилия; его тянуло залепить ей пощечину, разбить это холодное белое лицо, изнасиловать ее, истерзать, замучить, расправиться с ней ее же оружием, чтобы одержать верх в этой недостойной, омерзительной игре, которую она затеяла без всяких видимых причин. Но другая часть его натуры (та, что и привела его сюда, поставила в такие условия, сделала без вины виноватым) противилась всякому насилию; любые стандартные реакции, конкретные действия были бы… недостаточны. Бессмысленны. Но он не видел способа продолжать эту игру и при этом сохранять (он долго подыскивал в уме подходящее выражение) достоинство – это было единственное слово, которое пришло в голову, хотя от него веяло чем-то ветхозаветным и банальным, слишком затертым на протяжении веков, не способным передать его ощущения или намерения.
– Значит, это правда? – спросил он, выдавив полуусмешку и по-прежнему ковыряя стол.
– Кажется, ты не веришь? – спросила она, запнувшись на первом слове.
– Кажется, верю. С чего бы мне не верить? Зачем тебе такое выдумывать?
Сэра не отвечала. С отсутствующей улыбкой он разглядывал собственный палец, безуспешно пытавшийся отколупнуть засохшую белую точку с черной поверхности стола.
Черная фигура подле мотоцикла терзала зажигание, пытаясь завести двигатель, но мотоцикл только тарахтел, задыхался и кашлял. В течение нескольких секунд движок еще как-то урчал, хотя и неровно, а потом заколебался, пропуская такты. Байкер разогнал мотоцикл, вскочил в седло и прибавил оборотов. Потом оглянулся, ожидая просвета, включил первую передачу и дернулся вперед, однако двигатель опять начал глохнуть. Под гневные сигналы ползущего сзади транспорта мотоцикл пытался разогнаться, взревывал, но тут же захлебывался.
– Мать твою! – заорал байкер себе в шлем. – Черт тебя дери!
Отталкиваясь пятками, он снова подкатил мотоцикл к тротуару, где торопливо спешился. Неужели идти на своих двоих, а то и бежать до Хаф-Мун-Кресент?
Когда они договаривались, как убрать Грэма из их уравнения с двумя неизвестными, она сказала:
– Ладно уж, приезжай.
ebooksa