Водородная Соната

— Так-то вот, — подытожила она за неимением лучшего.

8 (С -20)

Корабль знал, что рано или поздно ему придется это сделать.

В вычислительных субстратах, которые обеспечивали среду для Разума Каконима, было множество битов, которые он никогда не использовал и, вероятно, никогда не будет использовать. Физически довольно компактная, заключённая в трех измерениях внутри массивного эллипсоида пятнадцати метров в длину, эффективная емкость субстрата Разума была, тем не менее, сравнительно крупной. Сравнения обычно касались того, сколько состояний разума стандартного дрона или человека можно было без потерь закодировать в одном и том же объеме, или как далеко в прошлое придётся зайти, чтобы достигнуть точки, где в условно заданном обществе каждый бит вычислительной мощности будет менее чем равен таковому, содержащемуся в одном Разуме.

Какониму было все равно. Значение имело только то, что из-за врожденной избыточной инженерии Культуры, его собственных последовательных эманаций в виде более ранних кораблей и своего рода долгосрочной лени в отношении стремления к наиболее эффективному использованию своих сильно расширенных и добавленных субстратов у него имелся значительный запас грузоподъемности. В итоге ему пришлось согласиться разместить в своём разуме — сущность, хотя и уменьшенную — другого Разума.

Соответствующий Разум представлял собой, как нетрудно догадаться, Разум Культуры, принадлежавший кораблю под названием «Зоолог» — доисторической глыбе грузового класса. Буксиру, по сути. И буксиру прославленному.

Суперлифтеры всегда имели склонность к эксцентричности. Обстоятельство не представлявшее какой-либо сложности для корабельной психологии или психологии Разума, могущее отчасти быть объяснённым как следствие их довольно скучной и повторяющейся работы и того факта, что они не просто формально являлись буксирами, но и были спроектированы как буксиры — в качестве аварийных, временных боевых кораблей, еще до войны с Идираном, когда у Культуры не было настоящих военных кораблей, или, по крайней мере, ни одного, в наличии которого она собиралась признаться.

Зоолог принадлежал к относительно небольшой группе суперлифтеров, переживших войну. Затем, ещё до того, как закончился великий конфликт — но задолго до того, как Культура произвела множество фантастически более мощных боевых кораблей — он совершил нечто относительно необычное: он сублимировался. Сам по себе.

Чуть позже он совершил ещё кое-что, для чего термин «необычный» уже казался не вполне уместным — он вернулся.

Практически в определении Разума слово — правильно написанное с заглавной буквы — означало сознательную сущность, способную идти в Сублимацию, не испариться при этом и даже — может быть, иногда, очень редко, на самом деле так редко, что это было бы довольно близко к статистическому определению большинства людей «никогда» — быть в состоянии вернуться, в некотором смысле все еще жизнеспособной и опознаваемой, прежней личностью, которая совершила переход от реального к сублимированному.

Если причины стремления Зоолога к Сублимации — кроме очевидного желания испытать на себе невыразимое волшебство неведомой ипостаси бытия — были непрозрачны, то причины его возвращения в реальность были просто непостижимы. У самого Разума отсутствовало объяснение, и он немало озадачил сущности флота Контакта (те, что уцелели — здесь сказалось сильное истощение первых лет Идиранской войны), спросив, не приютит ли кто-нибудь из них его сознание, сохранив оное в качестве наследия для потомков или, по крайней мере, до тех пор, пока ему не надоест и он не изменит свой разум снова, или еще для чего-то, чего он пока сформулировать не мог или не хотел.

Между тем, лучшие и самые опытные Разумы Контакта пытались допросить вернувшийся Разум обо всём так или иначе касавшемся Сублимации. Первоначально их привело в восторг то, что один из них был Там и совершил обратный путь (многие Разумы обещали сделать это на протяжении тысячелетий, но ни один так и не сделал; Зоолог не брал на себя никаких обязательств, но вернулся). Однако затея обернулась фарсом.

Воспоминания корабля были абстрактными, более чем смутными и эффективно бесполезными. Сам Разум пребывал в необычном состоянии, самореструктурировавшись (предположительно) так, что в рассуждениях его уже невозможно было узреть логику. То, что поддавалось опознанию, выражалось в самом причудливом и запутанном клубке излишне сложной и самореференциальной аналитической/медитативной и сагационной/рационативной процессной архитектуры, на которую все заинтересованные лица когда-либо имели несчастье смотреть. Тем не менее, он вернулся, и, по-видимому, не желал оставаться в своем собственном теле или даже субстрате, выискивая возможность к содружеству.

Особые Обстоятельства — бескомпромиссное крыло Контакта и та его часть, которая была настолько близка к военной разведке и шпионажу, что Культура всегда неохотно признавала факт её существования — были более чем счастливы получить физическую форму старого корабля, отчаянно желая узнать, как время в Сублимации изменило его, или какой свет способно было пролить его обратное воссоздание из сублимированного — если оно работало именно так — на природу самой Сублимации. Увы, тщетно.

Их ставил в тупик даже, казалось бы, такой очевидный, не подлежащий сомнению факт, что ничто не могло перейти в Сублимацию в развоплощенном виде. Переход мог быть совершён только через субстрат: тела, вычислительные матрицы, корабли и их эквиваленты, с закодированными в них личностями и их воспоминаниями.

Как бы ни было, а освободившись, наконец, от всего этого нежелательного и беспокоящего его внимания, Разум, обитавший в Зоологе, поселился внутри субстрата Каконима, предавшись мимолетным увлечениям и тихому созерцанию.

Спокойному и крайне медленному созерцанию — Зоолог настоял на распределении вычислительных ресурсов в субстрате Каконима таким образом, что его полное сознание могло быть выражено отныне только посредством привлечения большого количества вычислительных мощностей в очень интенсивном цикле. Ему было предложено столько энергии, сколько ему могло понадобиться — достаточно, чтобы позволить полнокровно взаимодействовать со своим носителем в Разуме в реальном времени, — но он отказался. Таким образом, для того, чтобы Каконим мог разговаривать с Зоологом или взаимодействовать с ним каким-либо иным значимым образом, он должен был замедлить себя до такой скорости, при которой неаугментированный человек мог бы спокойно составить им компанию. В этом, по-видимому, заключалась некая философская аутентичность Зоолога, и это же вызывало неодолимую зевоту у Каконима.

Вернувшись в реальность, основное сознание Каконима наблюдало за тем, как небо и звезды вокруг него проносились мимо, когда он мчался от Падения Давления к пространству Гзилт, одновременно выявляя потенциальные закономерности и релевантности в окружавшем его космосе. Он выполнил многомерный поиск в каждой из баз данных, известных разумной жизни, совершив также поиск любой дополнительной информации, которая могла иметь отношение к рассматриваемому вопросу. В то же время он производил моделирование за моделированием, пытаясь выстроить стабильную матрицу предсказания того, чем все в итоге могло обернуться.

В этом контексте Разум успешно мыслил на скорости, близкой к максимальной, и чуть ниже предельной, будучи удовлетворительно вовлеченным в проблему, которая при всей своей каверзности обладала несравненным достоинством — она была реальной и значимой, а не гипотетической, хотя многое и сводилось в ней к беседе, длившейся субъективные дни и месяцы, проходившие порой между вопросом и ответом.

Каконим иногда воплощал свою базовую архитектуру как гигантский замок размером с огромный город, размером с целый мир замков, собранных вместе и нагроможденных один на другой, заключённых один в другом, пока в итоге не получалась какая-то фрактальная крепость, выглядевшая издалека уместно и каменно-замково, со стенами, башнями, зубчатыми выступами и так далее, по мере приближения превращавшимися в нечто гораздо большее, так как становилось ясно, что каждая — например — башня состоит из конгломерата гораздо меньших башен, вложенных друг в друга и сложенных друг на друга.