— Если откровенно — не знаю. — Он постучал, себя по виску. — Я ведь ужасно стар.
— Вам сто семьдесят восемь, да?
— Да, сто семьдесят восемь, — согласился он. Он вытянул руки, осмотрел свою подтянутую, мускулистую фигуру. — И тем не менее, я выгляжу… нет, вы сами скажите, как я выгляжу.
— Не знаю, — ответила она, скромно потупив взгляд. — На тридцать?
Значит, она пытается польстить ему.
— Между тридцатью и сорока — вот как я выгляжу. — Он широко улыбнулся. — Хотя аппетиты у меня двадцатилетнего. — Он пожал плечами, а она снова опустила взгляд. На губах ее играла улыбка. — Так мне все говорят. Но если откровенно, двадцать мне было так давно, что я и не помню. — Он тяжело вздохнул. — Точно так же, как я не помню подробностей того ужасающе древнего дела, которым меня собираются утомлять сегодня. Правда, не помню. Я не лгу, когда меня спрашивают, что я помню, а я отвечаю, что ничего. Ну просто не могу ничего вспомнить. Эти воспоминания должны были быть удалены много десятилетий назад, чтобы появилось место для новых.
— Правда?
— Это было неизбежно. Врачи настояли. Не моя вина, что суду теперь требуются именно эти воспоминания. Я бы хотел с ними сотрудничать еще более тесно, сказать все, что они хотят знать, но я просто не могу.
— Это все получается ужасно кстати, — сказала она.
Он кивнул.
— Да, я не раз уже слышал это слово в таком контексте. Кстати. — Он покачал головой. — Люди бывают такими циниками.
— Я знаю. Отвратительно, да? — сказала Кредерре, и опять Вепперс услышал интонации ее мачехи.
— Воистину отвратительно. Так вы принимаете приглашение на обед?
— Не знаю. Не уверена, позволят ли родители.
Он снисходительно улыбнулся.
— Это же обед, моя милая, а не секс-клуб.
— А вы и в секс-клубах бываете?
— Никогда. Вы ведь видели мой гарем?
— Видела. Вы такой бесстыдник.
— Спасибо. Я стараюсь.