— Никита Сергеевич, Аня не пришла на работу!
Я даже не обращаю внимания на то, что медсестра называет врача по имени. Такое ощущение, что мне с размаху дали в солнечное сплетение. Чуть не потеряв равновесие, хватаюсь за край стола.
— Как… не пришла?!
— Я не видела её с утра, подумала, ну мало ли, задерживается, хоть это на неё и не похоже, — ломая пальцы, говорит Надежда. — Потом на пятиминутке… ну вы видели, сколько народу было. Я решила, может, упустила её. Но сейчас все собрались на обход. Анны Николаевны нет. Телефон у неё недоступен.
Смотрит на меня, и я вижу испуг в её глазах. На секунду закрываю свои, чтобы не показать, что чувствую то же самое.
— Вас ждут, Никита Сергеевич, — тихо произносит медсестра, и я понимаю, что она права.
Я не могу сейчас никуда сорваться, даже если единственное, чего хочу — это прыгнуть в машину и, плюнув на всё, мчаться к Ане домой. Я заведующий и главный хирург отделения. У меня обход и пациенты, некоторые из которых в тяжёлом состоянии.
— Надежда Константиновна, пожалуйста, попробуйте ещё раз дозвониться Ане… Анне Николаевне, — исправляюсь, и медсестра кидает на меня внимательный взгляд. — Может быть, она заболела, или… я не знаю… проспала, а телефон разрядился, всякое случается, — говорю и сам себе не верю.
Она бы никогда не пропала просто так.
— И ещё… у нас в отделении лежала её подруга, — пытаюсь припомнить имя, но оно ускользает из памяти. — С огнестрельным. Я сам проводил торакотомию. Чёрт, не могу вспомнить, как её зовут… Марина? Или Мария? В истории болезни должен быть телефон.
— Я попробую найти, — Надежда неуверенно кивает, но я понимаю, что это вряд ли, времени у неё не хватит.
— Просто свяжитесь с архивом, пусть принесут мне в кабинет истории болезни за… — задумываюсь, когда же это было? Вроде бы в конце весны, — …за апрель и май. Я сам поищу.
Почему-то у меня нет ни малейшей надежды, что Аня ответит на звонок.
Иду к группе врачей и интернов, ждущих меня, чтобы начать обход. Всё идёт по заведённому плану. Только Аниных пациентов осматриваю самостоятельно. На чей-то вопрос отвечаю, что Анна Николаевна взяла несколько дней за свой счёт. Не хватало ещё, чтобы по отделению пошли слухи. Она столько раз меня прикрывала, что этот минимум я не просто могу — обязан для неё сделать.
И только в последней закреплённой за ней палате меня осеняет, кому надо звонить в первую очередь. Соболевский!
С трудом завершаю обход спокойно, срываюсь в кабинет. На столе уже громоздятся стопки папок с историями, архив оперативно сработал. Беру в руки телефон, нахожу номер Германа Эдуардовича, но торможу над значком вызова.
Что я ему скажу? Что оскорбил и обидел девушку, а теперь она пропала и не появляется на работе? А если Аня не обращалась к нему? У Соболевского с сердцем и сосудами не всё ладно, она могла решить, что не хочет его расстроить… И тут я, вывалю на него новости. Если он перенервничает или, не дай бог, заработает сердечный приступ, Аня меня первого убьёт.
Откладываю мобильный в сторону. Я могу сколько угодно уговаривать себя, что забочусь о здоровье старика, который стал столько значить для Аннушки. Но смысл врать? Мне просто стыдно. Стыдно до такой степени, что я, как маленький, боюсь позвонить и услышать, что Герман скажет в ответ на моё признание. Он умеет находить такие слова, после которых хочется сквозь землю провалиться. А туда я ещё успею.
Сажусь и начинаю одну за другой проглядывать истории. Когда число папок переваливает за четвёртый десяток, мне, наконец, везёт. Вот она — Марина Кудрявцева. Смутно вспоминаю, что не так давно девушка приходила за консультацией. О, чёрт! Она же ждёт ребёнка, волновалась из-за беременности!
Вцепляюсь в волосы. Звонить беременной на раннем сроке и спрашивать про пропавшую лучшую подругу? Да бл. ть!