Поэтому я на самом деле удивился. Ее мать в шортах, в безрукавке и босиком сидела за швейной машинкой, работая над русским крестьянским костюмом для постановки в Денвере. Мистер Карауэй стоял снаружи на стремянке и красил подоконники. Никаких бакенбард – да и почти вообще волос. Их дом мог принадлежать кому угодно. Мебель из гнутой лакированной древесины, коврики на половицах, юго-западные нотки: свадебная ваза в стиле анасази, репродукция Джорджии О’Кифф. Ничего такого, что бы сразу кричало: «Видишь? Вот откуда она такая!»
То же и с ее комнатой. Если не считать сине-желтого домика для Корицы в углу, то она могла бы принадлежать любой старшекласснице. Я встал в двери.
– Что? – спросила она.
– Удивляюсь, – ответил я.
– Чему?
– Я представлял твою комнату другой.
– Какой?
– Ну, не знаю. Более… похожей на тебя.
Она усмехнулась.
– Припорошенной вырезками заполнителей из газет? Материалами для открыток?
– Ну, что-то вроде того.
– Так это все в моем кабинете, – сказала она, выпуская Корицу, которая тут же шмыгнула под кровать. – А это моя комната.
– У тебя есть кабинет?
– Ага.
Она засунула ногу под кровать, а когда вынула, на ней сидела Корица.
– Мне хотелось, чтобы у меня было целиком мое место, где я могла бы работать. Поэтому я раздобыла себе такое место.
Корица выбежала из комнаты.
– И где оно?
Она приложила палец к губам.
– Секрет.