Майское лето

22
18
20
22
24
26
28
30

– Из речки со своей бандой не вылазят, – сказал дедушка с улыбкой.

Нина только кивнула и улыбнулась. Свою банду, как называет их дедушка, она видела за последние несколько недель совсем редко.

Когда Никита не возил дедушку по делам, он всегда звал ее куда-нибудь: покататься на велосипедах в лесу, поплавать на лодке, пройтись по полю на закате… И Нина соглашалась. И отказывать, если уж совсем честно, ей нисколько не хотелось. Летний день растягивался в вечность, когда Никита оборачивался, чтобы посмотреть на нее. И постепенно случалось то, чего она и хотела: она стала чувствовать себя с ним так же хорошо и безмятежно, как со своими друзьями. Она смеялась рядом с ним, даже легонько касалась его, если очень хотелось, лохматила волосы, совершенно бесцеремонно и мило хватала за запястье, чтобы посмотреть, сколько времени, а в кармане его штанов теперь почти всегда можно было обнаружить ее резинку для волос.

Как-то Никита с интересом спросил ее:

– Слушай, а пойдешь со мной на рыбалку? Только надо утром. Встанешь?

Раньше Нина никогда не ходила на рыбалку, но из всего предложения она услышала только слова «со мной», поэтому сказала:

– Я же встала в четыре утра ради ресторана под открытым небом. И вообще, я жаворонок!

– Запомню, – ответил он.

И Нина не сомневалась, что он действительно запомнит. Она чувствовала, что он внимателен к ней настолько, что слышит (именно слышит) все то важное (и не очень), что она рассказывает о себе.

Вскоре в папке «Нина» в Никитиной голове прибавилась пометка, что ее ни в коем случае нельзя брать с собой на рыбалку. Первое время она спрашивала у него обо всех снастях и других нюансах: «А откуда ты знаешь, что здесь есть рыба?», «А где ты покупаешь червей?», «А сколько вот так надо сидеть и ждать?» – а потом, стоило ему вытянуть из реки первую рыбешку, как Нина изменилась в лице. Она смотрела на дергающуюся рыбу, которую Никита отцепил от крючка и бросил в ведро, и молчала. Когда он выдернул из воды вторую и бросил быстрый взгляд на Нину, то не поверил своим глазам, так моментально произошла перемена ее настроения. По щекам Нины текли слезы, а сама она сидела около ведра и смотрела на рыбу.

– Никиточка, – она подняла на него блестящие и покрасневшие глаза, – давай отпустим, а? Ну пожалуйста… она ведь мучается.

Он даже растерялся.

– Совсем отпустить?

– Совсем. – Глаза Нины стали блестящими, а кончик носа покраснел. – И больше сегодня давай не будем ловить. Давай больше не будем, ну, Никиточка, – добавила она.

Как ему не хотелось отпускать свой улов, если бы кто знал! Он совсем не воспринимал рыбу как… ну, как что-то живое, что может нуждаться в жалости. От вида избитой собаки у него всегда разрывалось сердце, и он был готов спасти несчастное животное, как сделал это с Нининой кошкой, но рыба… Как можно ее жалеть? Это ведь еда.

– Ну что тебе стоит… – Нина потерла нос и провела ладонью по глазам, вытирая слезы.

Никита взял ведро и вытряхнул из него свой скудный улов. Когда он повернулся к Нине, глаза у нее все еще были на мокром месте, но на губах уже играла благодарная, ласковая улыбка. Сердце его, сжимавшееся при виде ее слез, тут же как будто свободно вздохнуло.

– Спасибо, – сказала она и осторожно, будто робея, прижалась к нему.

Никита замер. Через секунду, конечно, прижал ее крепче, но в те первые мгновения он был поражен тем, как приятно с ней вот так просто стоять. Он даже подумал, что нужно было тогда не поцелуя добиваться, а обнимать. Когда она пошевелилась, он легко опустил руки. Не хотелось ломать то хрупкое, что они вокруг себя возвели за эти несколько недель.

– Теперь опять весь день лицо будет красное… – проворчала она, поворачиваясь к реке. – Ты знаешь, у меня есть отвратительная особенность. Если я хоть слезинку пущу, это всегда будет заметно по меньшей мере еще сутки. Не знаю, что делать. Особенность, конечно, ужасная…