– Боже мой, ты, закоренелый материалист, говоришь о неведомой силе!
– К слову о нашем споре про чудеса. Я немного поменял свое мнение. Самого по себе, как, знаешь, отдельной единицы, чуда не бывает. Но оно может быть следствием наших поступков.
Леля не могла найти себе места. Всю ночь она ворочалась, а когда все-таки глаза ее закрывались под давлением темноты, сон был чутким. Леля все боялась, что не услышит будильник. «Что толку изводить себя? Всегда слышала, а сейчас не услышу? Да и что мне этот будильник… Выступление-то вечером», – думала она, глядя в потолок.
Но она так боялась подвести одноклассников и опоздать на выступление, что, проснувшись рано утром, как от толчка, сразу же бросилась к телефону – проверить, не пять ли уже вечера. Нет, всего только шесть утра.
Можно было спать дальше, но как тут провалиться в мир снов, когда Леля обрела новый страх – боязнь выступить и провалиться. Она представляла, как выходит на сцену, начинает говорить и забывает реплику, выдает не ту эмоцию. А назад не отмотать. Люди встают и уходят, а весь класс ненавидит ее за испорченное представление…
В конце концов Леля отпихнула одеяло ногой и, топая босыми стопами по паркету, спустилась на кухню. Шла она по привычке осторожно, боясь в темноте наступить на Филю…
Вдруг вспомнила и застыла, ощущая большую тоску.
На улице гудела метель, а в окнах, за которыми стояла беспросветная зимняя тьма, отражались маленький светильник и стол. Андрей Петрович тоже не спал. На белой скатерти перед ним стояла чашка с кофе. Метель разбередила в нем все переживания и тяготы, которые он намеренно похоронил под рабочими документами. Он вспоминал последние три года: тяжелый развод и бойкое Лелино поведение, которая, оказывается, была ранена их с женой разрывом еще сильнее, чем они, и нуждалась в помощи, но справлялась одна; встречу с Аней, которую он случайно заметил в школьном дворе и пригласил поужинать, отбросив все предубеждения из-за разницы в возрасте; смерть Фили, по которому сильно тосковал. Еще Андрея Петровича мучила совесть из-за того, что он так легко поверил, что Леля устроила поджог, хотя дочь рыдала до икоты и даже пыталась встать на колени, объясняя, что ни в чем не виновата. Как же так? Как он так мог с ней? Быть таким слепцом, таким черствым! Работа, работа… За последние три года он ни разу не был мыслями в настоящем, постоянно думал о будущих показателях эффективности, росте дохода, заказах на следующий год. А жизнь ведь не в прошлом и не в будущем, она сейчас. А он упускал, упускал, упускал, упускал, упускал… И сколько горя его дорогой дочери принесли его попытки избежать боли, которая неминуемо свалилась бы на него, если бы он хоть на секунду остановился и влился в поток настоящего!
– Привет, – сказала Леля.
– Ты рано.
Леля пожала плечами, мол, выспалась, налила себе горячего крепкого чая и села напротив.
– Фили очень не хватает, – вздохнув, сказала Леля.
– Я тоже его вспоминал. Хороший был пес…
Воцарилась тишина.
– Папа, – позвала Леля.
– Слушаю.
– Когда умерли твои родители, как… как ты жил дальше? Ты же остался совсем один. Во всем мире один. Ну не считая тети Тани.
Андрей Петрович помолчал, вспоминая.
– Я приходил каждый день к ним на могилу и плакал.
Леля почувствовала, как от удивления немного шевельнулись ее уши, когда она вскинула на отца глаза. Он плакал? Ее стойкий и сдержанный папа?