Я тебе объявляю войну

22
18
20
22
24
26
28
30

Правда, когда мы заняли места в первом ряду и стали смотреть постановку, я немного прониклась сочувствием к этому бедному человеку. Дело в том, что некоторые номера зачем-то сделали музыкальными. Но у Джульетты, которая напоминала юную Олю Беседину, не было ни слуха, ни голоса, да и Ромео пел как лось в брачный период.

Я долго сдерживалась, но потом закрыла лицо руками и стала беззвучно смеяться.

— Тебе что, не нравится постановка? — с серьезным лицом спросил Морозов. Я сидела с правой стороны от него, а Беседина — с левой.

— Почему же, она великолепна, — задыхаясь от смеха, выдавила я, — прямо в соответствии с традицией.

— Какой еще традицией, что ты несешь, Горячева? — влезла Беседина. — Это — трагедия, а они цирк устроили.

— Есть гипотеза, что «Ромео и Джульетта» — не трагедия, а пародия на трагедию. В таком случае — действительно, ставят правильно, — объяснил ей Морозов, а потом снова обратился ко мне. — Так ты считаешь эту гипотезу верной?

— Считаю, что в этом… — я не успела договорить, потому что мы вдруг оказались в центре внимания нервного режиссера.

— Эй, вы, эксперты! — крикнул он нам, — чего там трындите? Ну-ка, быстро сюда!

— Мы? — переспросил Морозов.

— Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.

Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.

— Нет, не ты! — замахал руками режиссер и кивнул на меня, — она!

— Почему — она? Я уже игра…

— По кочану, — перебил ее режиссер. — Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты — дылда, да и патлы у тебя крашеные.

Беседина надула губы и села на место.

— Так, эксперты, пошевеливайтесь!

Мы поднялись на сцену.

— Слова знаете?

— Перевод? — машинально уточнила я.

— Нет, блин, оригинал! — съязвил режиссер. — Конечно, перевод!