Сахар на обветренных губах

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ладно. Признаю́, - мечтательно выдохнула стоящая всё это время рядом со мной Вика. — После того, что он только что сделал, даже я готова ему всё простить.

— Перестань, — я раздраженно повела плечами и, наконец, смогла позволить себе расслабиться, когда толпа зрителей начала расходиться.

— Не, серьёзно! — не унималась Вика. — Как он красиво тебя поцеловал. А как нежно… М-м-м… А как обнимал! Будто ты куколка хрустальная… — мечтательно зажмурилась она.

Может, я почувствовала бы этот поцелуй именно так, как он выглядел для других, не знай, что я нахожусь в центре всеобщего внимания.

Свой первый поцелуй я представляла совершенно иначе, и он точно не должен был служить показательным выступлением для кого-то.

Все пары я просидела, как пришибленная. Я прокручивала в голове каждую секунду того, что произошло до поцелуя, во время и после. И злилась. Весь день в учебных коридорах я была главной звездой. Вокруг меня шептались, хихикали, неизвестные парни вдруг тоже решили обратить на меня внимание, в шутливой форме приглашая на свидания.

Теперь прятаться, как раньше, не получится. Меня увидели и запомнили. Из-за Колесникова я — новость номер один на сегодня и, наверное, ещё на несколько ближайших дней.

В конце пар мне пришло смс от Колесникова. Я даже не стала его открывать и читать. Снесла строчку, не глядя. Мне нужно успокоиться и всё переварить без него.

Выйдя на крыльцо универа, я полной грудью вдохнула последнего дня февраля. Так-то лучше…

Краем уха услышала, как кто-то назвал имя и отчество Одинцова. Опустила взгляд и увидела препода у его машины. С закатанными рукавами светлой рубашки, под холодным ветром без куртки, он менял колесо своей машины. Я не знаю, откручивал он или уже прикручивал колесо, но, когда он выпрямился, чтобы посмотреть на результат своей работы, на его рубашке в районе живота я увидела небольшие красные следы. Будто кровь.

Внутри меня что-то остановилось, похолодело и будто упало.

Я смотрела на него и не знала, как подойти, чтобы поинтересоваться, что с ним, и предложить свою помощь. У Одинцова это всё выходило легко и ненавязчиво, а я, стоя от него на расстоянии в сто метров, уже чувствую себя так, будто навязываюсь. Хотя я просто смотрю.

Я же могу просто подойти и чисто по-человечески поинтересоваться, что у него произошло? Могу ведь? В этом нет ничего такое. Тогда почему мне так сложно?

Я спустилась с крыльца, периодически поглядывая на Одинцова, который уже закончил с колесом, проверил, хорошо ли затянуты все болты, и понёс, похоже, сдутое колесо в багажник.

Всё ещё поглядывая на него, я прошла мимо. Прошла ещё две машины, стоящие на парковке, и остановилась. Обернулась, увидела, как Одинцов складывал в багажник какие-то инструменты, небольшие ящики. Я снова отвернулась, почесала лоб кончиками пальцев, снова взвешивая все «за» и «против», а затем, шумно вздохнув и досадливо топнув ногой, решительно пошла к Одинцову.

— Здравствуйте, — сказала я твердо и, кажется, напугала мужчину, который слега вздрогнул, а затем выпрямился и вопросительно посмотрел на меня, закрывая крышку своего багажника.

— Виделись, Мельникова, — выронил он хмуро и начал оттирать руки какой-то грязной тряпкой. Я же осталась безмолвно смотреть на красные пятна на его рубашке. — Чего тебе? — спросил мужчина раздраженно и замер. Взгляд его голубых глаз острыми иглами впился в моё лицо.

— У вас… — соберись, тряпка. — У вас на рубашке кровь? — я взглядом указала на его торс. Одинцов проследил за тем, куда я смотрю, и, увидев, отмахнулся. — Кровь. Рука с ключа сорвалась, об асфальт поцарапал. Бывает.

— А рубашка здесь при чем?

— При том, что поцарапанной рукой случайно задел. Тебе что надо, Мельникова?