– Взрослый уже для детских забав.
А здесь отец сам подхватил на руки, хохочет.
Про темного дядьку Тошка уже и думать забыл. А Георгий Заяц помнил.
Ефим, Макаров сын, возился в скотнике и опасливо косился на избу кузнеца. Как вести себя с Аксиньей, он не понимал. За все эти годы работы на семью кузнеца Фимка привык уважать хозяйку, Аксинью. Каждое утро она встречала его улыбкой и краюхой теплого хлеба. Никогда не ругала, защищала перед строгим мужем. Часть монет, которые кузнец каждый месяц отдавал работнику, Фимка утаил от бестолкового отца, копил, прятал в хозяйском сарае – пьяница-отец дома мог обнаружить припасенное.
Теперь кузнец искалечил любовника жены и скрылся. Аксинья давно не появлялась на улице, даже Фимке ни словечка не сказала за последние дни. А забор вымазан дегтем. Тут и объяснять не надо – лишь гулящим бабам такое наказание уготовано.
Фимка чистил Абдула, ласково водил по его черной лоснящейся шкуре, чуть искрившей седыми проблесками.
– Что косишься? По хозяину скучаешь. Вестимо.
Конь жалобно скосил темный глаз.
– Будто понимаешь, паря. Эх. Натворил он дел. Прячется, а от людей, от мира не скроешься, найдут.
– Ефим, – парень вздрогнул и оглянулся.
Аксинья стояла на пороге и улыбалась. Вернее, только сложила губы для улыбки. Под глазами тени, губы искусаны. Казалось, кто-то потушил свет в ее взгляде.
– Здравствуй, – он настороженно посмотрел на нее. Нет, она не виновата ни в чем. Наговаривают.
– Держи, – она протянула мешочек. – Больше приходить к нам не надо.
Облегчение накрыло парня с головой:
– А я… я…
– К родителям вернусь. Изба пусть стоит… Он… вдруг вернется… – Она сбилась и замолчала.
– Я уеду.
– Куда? Ефим, ты чего…
– Я давно решил. Хочу Россию повидать, счастья попытать. В городе на площади народ кликали царю служить. Я записался.
Аксинья тревожно посмотрела на него и не ответила ничего. Парень уже возмужал, руки его налились силой. Вверх он расти давно перестал, но это его не смущало. Аксинья коснулась легонько его рыжих вихров ладонью.