Ведьмины тропы

Серо-синее предрассветное дожидалось солнца, и монастырь еще спал перед заутреней, когда Зоя вела их мимо келий грешниц и трудниц, мимо хором настоятельницы и дощатой конуры. Там тихонько попискивали щенки – сука настоятельницы наконец разрешилась от бремени.

Аксинью шатало из стороны в сторону, она с трудом прогоняла тошноту, но слабость преодолеть не могла. И настырный Илюха Петухов сын держал ее за локоть, а потом велел опереться на него. Ничего не оставалось, лишь согласиться. Под глазом у него налился синяк – и монахини могут защитить себя от незваных гостей.

– Ты прости меня, – тихонько попросила Зоя, и Аксинья не смогла ничего ответить. Если бы не наветы юной послушницы, так жаждущей узнать секреты травы, все было бы куда проще. – Я не со зла, Господом Богом клянусь.

Илюха хмыкнул, будто понимал, о чем говорит юница в сером облаченьи, и Аксинье пришлось пробормотать:

– Прощаю.

Отыскала в ней юная трудница то ли замену матушки, то ли наставницу, то ли еще кого близкого и теплого. Решила прижаться, оставить в обители, сделать все, лишь бы не потерять Аксинью. Оговорила, сети сплела – по недомыслию ли, злобе ли, ей все едино. Не о том сейчас думать надобно.

– Прощаю, – повторила Аксинья еще раз. Ощутила, как холодная ручонка Зои коснулась ее пальцев, и усилием воли не дернулась в сторону. Прощение – нелегкий дар Господа.

Они шли мимо золоченых куполов храма, мимо резной паперти, что сейчас была пустой, мимо колодца. У ворот дремала матушка Серафима. И Аксинью уколол страх: а ежели Зоя самоуправствует и на то не было веления настоятельницы?

Догонит их могучая Серафима, скрутит, словно цыплят.

Илюха тоже не рад был видеть ее, покосился и сплюнул на утоптанную глину. Аксинья шикнула: тихо. Будто это бы помогло. Аксинья старалась идти быстрее, ноги заплетались, и Петухов сын почти тащил ее.

Долгую-недолгую дорогу Зоя повторяла, что созналась во всем матушке настоятельнице, что не совращала ее (тут Илюха фыркал громче, сладу с ним нет) солекамская знахарка с пути истинного, не прельщала бесами и чародейством. За то получила наказание достойное: десять дней сухоедения, двадцать земных поклонов, и тому довольна.

Властительница ворот недовольно глядела на них, но по-прежнему сидела на высокой лавке – ей под стать. Препятствий им не оказывала, но и помогать не собиралась.

Когда дошли они до ворот, вздохнули с облегчением. Зоя пыталась сдвинуть с места засов, выкованный добрым кузнецом, – лишь для могучих рук Серафимы. Зоя пыхтела, засов не поддавался, видно, решил оставить узников в стенах. Илюха грубо оттеснил послушницу, шепнул что-то, отчего та отшатнулась, будто увидав беса, а Аксинья пыталась устоять на ногах и глядела на ворота, что так долго лишали ее самого главного.

– Ежели выгонят тебя, иди к Степану Строганову, в казачки возьмет! – крикнул Илюха матушке Серафиме. И тут же подмигнул Зое, точно звал ее на хоровод за околицу.

Когда они вышли в ворота, взошло солнце. Аксинья уже падала в пыль и не видела, что к ней бежит Степан Строганов. Сквозь забытье ощутила рядом его тепло, его родной запах – кожи, конского пота, костра и пороха. Вместо того чтобы сказать благодарное и ласковое, выдохнула: «Верни мою дочь».

5. Пелена

Пелена отделяла ее от мира. И дело не в хворях, что окутали в темной келье, нет.

С той поры, как посреди ночи Степан привез на заимку, стащил с коня – она сама и пальцем пошевелить не могла, – подхватил бережно, точно знал в этом толк, пронес по высокому крыльцу, все заглядывал в глаза, Аксинье хотелось вновь сказать про Сусанну: «Ищи, ищи, ищи. Что на меня глядишь?», но язык ее не ворочался.

Она просто закрыла глаза – лишь бы не видеть радостной синевы Степана.

Хлопотали бабы. Еремеевна причитала: «Девочка моя», Анна Рыжая что-то говорила. Средь речей мелькало имя Феодорушка, лишь его Аксинья понимала. Маня и Дуня бегали с пирогами, точно решили откормить узницу. На что-то жаловались кошки. И неслось «мамушка», «матушка», «хозяйка».