— О какой любви ты сейчас говоришь? — требовательно спросила она, хватая его за ворот рубахи.
В безжизненности матовых глаз что-то полыхало.
Трапп даже испугался, что она разорвет его в клочья.
— Что именно тебя так удивило? — спросил он с опаской. — Разве может быть еще хоть какая-то причина, по которой я творю одну глупость за другой?
— Конечно, — ответила она уверенно. — Ты меня хочешь. Ты десять лет провел в ссылке с Эухенией! А тут появляюсь такая я… Неудивительно, что тебя повело!
— Называй это как тебе угодно, — покладисто согласился Трапп. — Для меня столь тонкие материи — темный лес.
— Никакой любви не существует, — заявила гематома, поправляя платье. — Я с тобой лишь потому, что ты богат, влиятелен и у тебя сильное тело. Мне нравится твоя осанка и эти плечи… Но любовь? Что это вообще такое?
— Ох, дорогая, — вздохнул генерал. — Ты не могла бы быть чуть менее честной?
— Для чего? — Гиацинта взяла бутылку и переместилась вместе с ней опять на софу. Скинула туфли, вытягивая ноги. — Что я выиграю от лицемерия в данной ситуации? У тебя удивительный дар не ужасаться моим откровениям.
— Значит, — Трапп опустился на пол возле нее, — я с тобой из-за похоти, а ты со мной из-за удобства?
— Удивительно точно, генерал, — она склонилась вниз, чтобы чмокнуть его в ухо.
— Тогда за что у меня такой прекрасный синяк под глазом?
— Это вовсе не приступ ревности, не надейся! Я разозлилась из-за того, что ты тратил время на женитьбу, вместо того, чтобы поспешить и вызволить меня из тюрьмы.
— Для чего мне спешить из-за женщины, к которой я испытываю лишь плотское желание?
Она засмеялась.
— Ну где ты еще найдешь такую честную любовницу, как я?
— Просто душа нараспашку, — ухмыльнулся Трапп, стаскивая её с софы к себе на колени.
Вино разлилось, и красная струйка пролегла по шее и груди Гиацинты. Генерал склонил голову и лизнул густые капли.
— Не сбивай меня, — запротестовала горгона, — ты ведь наверняка считаешь, что буду цепляться за тебя, как кошка.
— Не будешь? — спросил Трапп, подкладывая ладонь под её голову, чтобы гематоме было удобнее философствовать.