Вдохнула полной грудью, коснулась кончиками пальцев сжатой в кулак крупной руки.
— Милый мой, — уже совсем по-человечески прошептала Саша, — как же ты истерзался, как настрадался!
Что ее ослепило? Что застило глаза?
Широкие плечи.
Глаза цвета весеннего неба.
Доброта, невозможная доброта и прощение — даже стоя на коленях в ожидании удара кнута, Михаил Алексеевич не сердился на Сашу!
Он ведь вовсе не изменился, ее лекарь, помолодел просто — вот за что приходил взыскать плату цыганский черт.
— Не отдам, — бездумно продолжала Саша, ощущая, как под ее пальцами разжался его кулак, а от слов ее снова забилось его сердце — сильно и торопливо, будто пытаясь нагнать все убежавшие годы.
Неужто морщины и их отсутствие раскалывали одного человека надвое?
Стоило только посмотреть на него, как следует посмотреть, как она непременно догадалась бы.
Вот отчего безнадежная скорбь.
Вот откуда покорность судьбе.
Готовность уйти, на мороз, куда глаза глядят — лишь бы не тревожить Сашин покой.
Он многое отдал, чтобы она появилась на свет, и был готов отдать еще больше, чтобы не накликать на нее новой беды.
— Лекарь мой, ясный мой, Ми-шень-ка.
Слова потонули в поцелуях, коими она осыпала его лицо — беспорядочно, куда придется, лишь бы отогреть, растормошить, убедить, что все улеглось.
Все беды Саша отгонит.
Не из-за долга, который больше не довлел над нею.
А от безрассудного своего молодого желания поделиться — добровольно и беззаветно — всем, что есть у нее.
И он ожил под ее поцелуями, крупная дрожь пронеслась по всему его телу, и Саша охнула, всхлипнула, засмеялась — все сразу, — когда ощутила его руки на своих плечах, его губы на своих губах.
ebooksa