Дочь атамана

Он не хотел сейчас говорить про старика лекаря, но она и сама вспомнила про него.

— Ваша правда, — пробормотала жалобно, — не должно же быть впустую столько лет заточения! Это очень дурно, что я так сильно хочу жить?

— Это прекрасно, — Гранин улыбнулся, поцеловал ее в макушку, баюкая и укачивая.

Саша Александровна вздрогнула, ощутив невесомый сей поцелуй, встрепенулась, выпрямилась, отодвинулась, смутилась и затеребила края расхристанной по обыкновению косы.

— Я… прошу прощения за моего деда, — запинаясь, сказала она, на глазах превращаясь в благовоспитанную барышню. — Не знаю даже, что он вам наговорил, но это пустое все, суетное. Должно быть, он поставил вас в крайне неудобное положение.

— Василий Никифорович удивительный человек, — ответил Гранин. — И любит вас до беспамятства.

Она помолчала, глядя поверх его плеча.

Строгая, повзрослевшая, серьезная и отрешенная.

— Что же теперь будет? — спросила без страха, но и без интереса. С обреченностью.

— Не знаю, — ответил Гранин, — поживем — увидим.

Глава 21

Снился Саше гибкий, смуглый до черноты юноша.

Происходящее было затуманено, укрыто молочной дымкой, но отчего-то она все понимала.

И то, что юноша — не хозяин больше себе.

И то, что страшный человек, вырвавший его из родного дома, Саше — дед.

И что другой, тот, к чьим ногам бросили юношу, очень зол. Она чувствовала липкий страх невольника, знала, что его накажут, — потому что был он подарком-насмешкой, пощечиной. И вдруг юноша оглянулся, посмотрел прямо Саше в глаза, стремительно старея, матерея, обрастая курчавой бородой и морщинами, и стал страшен и зловещ. «Я выковал себе меч, что разрушит мои оковы», — донесся глубокий гортанный голос, и Саша проснулась, мокрая от пота и слез.

Ее била крупная дрожь от неведомого ранее ужаса, и, раненой птицей бросившись на колени, на пол, под образа, она торопливо зашептала молитву.

Этот сон не был похож на обыкновенный, хлопотливый. Было в нем что-то глубинное, как в тот раз, когда она увидела лекаря и поняла, что ему плохо и нужна помощь.

Застыв на холодном полу и не замечая ледяных сквозняков, Саша думала об одном: лишь бы не в руку, лишь бы не в руку. Она не сумела бы объяснить, о чем именно просит и почему так потрясена, это не поддавалось разуму, а пугало изнутри.

В ее голове одновременно были все они — и юноша, вдруг ставший хищником, и лекарь, чья судьба ей по-прежнему была неизвестна, и Михаил Алексеевич с его шершавыми, кровящими губами, обжегшими ей запястье.