Судья замер у кованых дверей, гулко постучал. Скрипнуло, открываясь, окошко. Кто-то взглянул на нас сквозь решетку — и распахнул дверь.
— Ваша милость, — поклонился он Вайхесу.
— Полно, — махнул тот рукой. — Я пришел по делу. Эту мадемуазель нужно проводить к заключенному.
— Сделаем, ваша милость.
И комендант, если судить по форме, подобострастно поклонился и поманил меня за собой:
— Идемте, мадемуазель. Смотрите под ноги, ступеньки у нас крутые.
Смотреть под ноги? Я чувствовала, как схожу с ума! Пол будто менялся с потолком в бесконечной пляске. Вайхес остался в маленькой комнатушке, а мы двинулись вдоль узкого коридора к винтовой лестнице, а потом — вниз, вниз, куда-то на подземные уровни. Здесь пахло сыростью и плесенью. С потолка то и дело капала вода, попадала на одежду. Вдруг тишину прорезал чей-то истошный крик. Я вздрогнула, но комендант миролюбиво усмехнулся:
— Да, вот так и работаем, мадемуазель. Никакого покоя.
Я опустила глаза. С каждым шагом идти становилось все тяжелее. Звук шагов по тюремным плитам казался инородным, чужим. Наконец комендант остановился перед маленькой зарешеченной дверкой. Сначала заглянул внутрь через окошко, затем открыл тройной засов и отпер замки.
— Входите, — сказал мне. — У вас четверть часа, не больше. И то скажите спасибо его милости.
— Благодарю, — пробормотала я и шагнула в камеру. Здесь царил жуткий запах. Откуда-то тянуло испражнениями. Вонь смешивалась с сыростью, и к этому амбре добавлялись едва уловимые запахи крови и пота. Анри я поначалу не увидела — светильник был слишком тусклым. Но вдруг у противоположной стены кто-то зашевелился.
— Полина?
Этот голос я узнала бы из миллиона!
— Анри! — вскрикнула, не помня себя, и бросилась к нему. Да, это был он, мой Анри, судья не солгал.
— Полли, что ты здесь делаешь? — Анри не верил своим глазам, а я старалась не смотреть на его жуткую одежду, едва зажившие раны на теле. Только прижалась к нему и затихла, впитывая знакомое тепло.
— Я сплю? — спросил он.
— Нет, нет. — Я подняла голову. — Один из друзей отца… помог устроить эту встречу.
Лгать становилось все проще. Но сейчас это было необходимо, и я мысленно просила прощения за все, что натворила. Я не имела права находиться рядом с ним. Не после того, как отдалась другому мужчине. Только глупое сердце все равно пело и тянулось к тому, кого я любила.
— Анри, — прикасалась к щекам, заросшим щетиной, — милый мой, любимый, хороший.
Целовала упрямые губы, щеки, лоб. Думала, что задохнусь от счастья.