— Церковь Богородицы-на-Холмах.
— Хорошо. Я знаю одного католического священника и позвоню ему, ладно?
Она кивает и берет у меня листок бумаги. Люк встает и передает ей ребенка.
— Мы можем заглянуть в сарай, где Клэй дает частные уроки? — спрашивает он.
Она цепенеет. Ее лицо искажается от паники.
— Я… там всегда заперто. На висячий замок. Разве вам не нужно спросить его или иметь ордер на обыск?
— Справедливо, — говорит Люк. — Но нам нужно, чтобы вы поехали в участок и дали официальные показания. Мы вызовем сотрудника, чтобы он привез вас, хорошо?
Она кивает и провожает нас до двери.
Когда мы ныряем в автомобиль и выходим из снежной круговерти, я говорю:
— Итак, у Клэя Пелли нет алиби. Он солгал своей жене. Мистер Хороший Парень оказался дерьмовым мужем.
— Или хуже того, — говорит Люк и заводит двигатель.
Я ругаюсь, застегивая ремень безопасности.
— Она еще ребенок. Едва старше некоторых школьников. И ей очень тяжело.
Люк смотрит на меня.
— Ты считаешь, что твоя дочь сказала правду о том, что она видела?
— Да. Это было тяжело для нее, но да, я верю ей.
— Нам нужно снова собрать детей. Официально. В участке, на этот раз вместе с опекунами. Задать им жару под запись и точно узнать, кто видел учителя рядом с костром. А ботинки мы отправим в лабораторию. Этого будет достаточно для ордера на арест или по меньшей мере для ордера на обыск в его доме и сарае.
Он задом выезжает с подъездной дорожки. Покрышки упираются в недавно наметенный сугроб и с визгом проворачиваются на обледенелой дороге.
— Это правда? — спрашивает он. — То, что ты сказала про твоего мужа?
— Не твое дело, Люк.