Я не дрогнул. Ее удар для меня, как укус комара слону. Шкура толстая. Слова и то жалят больнее. А Милка все молотит и молотит кулачками своим детскими меня в грудь. Кричит, истерит, ругается, брыкается. Такую ересь несет, что даже у меня, здорового мужика, уши в трубочку сворачиваются.
Хватит!
Крутанув ее спиной к себе, обхватываю за плечи. Вжимаю в себя, буквально спеленав по рукам и ногам. Держу крепко, даже дернуться не даю. Мышцы каменные. Милка брыкается. Ужом извивается. Халат сползает с одного плеча, оголяя. Я стискиваю челюсти и не дышу. Стою, обнимаю, к себе прижимаю и жду, когда истерика у принцессы схлынет. Сейчас она, один хер, меня не услышит.
Только когда девчонка затихает, говорю тихо на ухо:
– Мы. Просто. Спали. Ясно?
Замирает. Только дышит часто-часто. Долгое мгновение спустя переспрашивает неуверенно:
– Спали?
– Спали. К моему величайшему сожалению. Я вышел из душа, а ты вырубилась.
– Почему без трусов?!
– Тебе лучше знать. В душ я с тобой не ходил.
Милка делает тяжелый вздох:
– Правда-правда ничего не было?
– Нет, я по-твоему, кто, Серебрякова?
– О, а откуда ты знаешь мою фамилию?
– Давай так, ты истерить закончила? Если нет, то я пошел за хлоркой. Если да, то пришло время перейти к конструктивному разговору. Без вот этого всего: Миша, ты негодяй. Миша, ты маньяк. Миша, я тебя боюсь.
Моя колючая зазноба начинает пыхтеть:
– Я тебя не б…
– Садись! – перебиваю, разжимая стальной захват.
Милка тушуется.
Я подталкиваю ее за жопку к стулу, ущипнув. Вздрагивает. Делает два шага и послушно плюхается пятой точкой на табуретку. Мой – здоровенный для нее – халат сполз. Волосы в соблазнительном беспорядке. Вся такая румяная, сладкая и хорошенькая. Что мне сейчас совсем не конструктива хочется с ней. Даже после всего того потока сквернословий и обвинений я бы скорее предпочел жесткий деструктив, но в горизонтальной плоскости!