- Ну что творит?! Что творит, черт кучерявый! – тренер хлопнул себя по коленям ладонями. Перевел на Артура взгляд, полный искреннего восторга и уже даже обожания. – Как с приема атакует, а?!
Да уж, Кос это умеет, если в форме. А он сегодня в форме. Оклемался, сердешный.
*
Пока еще держится суровая нитка тети Марит, пока не затянуло горе – осознанное, впущенное внутрь, которое надо прожить и пережить, пока лучшее лекарство – работа, надо чем-то занять руки.
Поэтому Тура разбирает архив деда. Господи, в жизни не видела такого количества рукописных текстов. Сейчас уже и напечатанные компьютерным способом бумаги постепенно уходят в тень, уступая главную роль буквам на экранах электронных гаджетов. Да и буквы часто норовят заменить эмотиконами.
А тут – такое богатство. Папки на тесемках, старые, картонные, пыльные. Тура чихнула и положила папку на место. Сначала здесь необходимо провести генеральную уборку. Но – не сегодня. Тура дернула на себя правый верхний ящик – тот, что всегда под рукой. Заперт. А ключ от него – наверное, тот, который обнаружился в кармане домашнего коричневого кардигана, когда тело переодевали сотрудники ритуального агентства.
Тело. Те-ло. Она уже привыкает. Да и тела как такового уже не существует, лишь урна в ячейке в новом современном колумбарии. Дед тогда, три года назад, велел ей после кремации подхоронить прах к Машеньке и Кларочке – к жене и сестре, стало быть. Тура так и сделает, но позднее. Сейчас визит на кладбище и все, ему сопутствующее, находятся за границами ее возможностей: физических, психологических, эмоциональных. Тура обернулась и достала с книжной полки ключ.
В ящике поверх всех бумаг лежал конверт. Был он большой, чисто белый, с единственной крупной четкой надписью прямо посредине.
И подпись.
Тура вскрыла, не колеблясь. Внутри оказалось два конверта поменьше. Один был помечен: «Моей дочери, Елене Дуровой», второй – «Моей внучке, Туре Дуровой».
Она долго смотрела на первый конверт. Желание вскрыть и посмотреть было таким сильным, почти нестерпимым, что кололо в кончиках пальцев. Остановило одно – фотография на столе, на которой - чета Дуровых в день сорокалетия собственной свадьбы. Дед даже с нее смотрит сурово и насуплено из-под седых бровей.
Тура вложила конверт в газету, лежавшую на отведенном ей месте – слева с краю. Так и отнесла в газете к комнате Елены и сунула под дверь. И вернулась обратно в кабинет – знакомиться с последним приветом от деда.
Она останавливалась при чтении несколько раз – слезы не давали ни смотреть, ни дышать. Первый раз споткнулась на первой же строчке.
И долго не могла успокоиться, ходила на кухню пить воду и чиркать спичками. Суровая нитка держалась, но едва-едва.
А потом были еще слезы, которые капали уже прямо на лист бумаги, размывая написанные мелким четким совсем не старческим почерком строчки. И еще были возгласы удивления, которые не могла сдержать. После девушка долго сидела за столом с письмом от деда в руках, глядя пустым, ничего не видящим взглядом в стену напротив. На щеках подсыхали, стягивая кожу, дорожки от слез, а Тура все пыталась осмыслить прочитанное.
Да, Павел Корнеевич, умеете вы удивить…