— Не помню, — вяло согласился Игорь. Рассказ отца он пока никак не мог соотнести с собой. Будто про кого-то другого отец говорил.
— В общем, жалели меня, дурня молодого. И тебя жалели. А мать твоя… в смысле, Надя, вон до чего меня дожалела — что мне женой, а тебе мамкой стала. А жена… моя первая… она так и уехала. Написала потом оттуда пару писем, я честно отвечал, выслал твою фотокарточку. Спустя пару лет и писать перестала. Не знаю я теперь, где она, чем занимается. Я так считаю, что мать твоя — это Надя, жена моя, Надежда Георгиевна.
Слова эти повисли в тишине. А потом от двери в гостиную раздался всхлип.
— Виталя… ты же мне клялся… ты мне обещал… что он никогда не узнает…
Оба мужчины Золотовы обернулись одновременно. Но успели лишь увидеть силуэт спины женщины, метнувшийся в спальню. Спустя несколько секунд оттуда донеслись сдавленные рыдания.
— Да вот же… — Виталий Федорович в сердцах витиевато выругался. А потом не выдержал, встал, шагнул к двери — и замер, махнув рукой. — И как вот тут… Правильно, неправильно… Да пропади все пропадом! Иди к ней! — отец нацелил на Игоря указательный палец. — Что хочешь, говори, но… — он еще раз махнул рукой — и сердито стукнул дверью балкона.
Игорь какое-то время смотрел сквозь балконное стекло на фигуру отца — он стоял, опершись на балконные перила и низко опустив голову между широких плеч. А там, за другой стеной плакала женщина, которую он считал своей матерью. Которую любил и уважал — как и положено любить и уважать мать. А она там плачет. Вот он и дождался материнских слез.
Игорь повернулся и пошел в родительскую спальню.
Она сидела на стуле у окна, повернув голову к стеклу. От той пшеничной косы, про которую рассказывал отец, уже давно не осталось и следа — мать коротко стригла волосы. Небольшого роста, светловолосая и голубоглазая, она казалась такой маленькой на фоне своих больших мужчин. А сейчас вообще казалась совсем хрупкой — когда вздрагивали от рыданий плечи.
Вдруг, внезапно, Игоря захлестнула такая… такое…чувство… которому он не мог дать названия. Где-то совсем, кажется, далеко, хлопнула дверь — это отец куда-то ушел. Ну и правильно. Говори, что хочешь. Да, отец прав — это его разговор.
Правильно, неправильно…
Мама, ты думаешь, что я от тебя отвернусь только потому, что это не твое тело дало свою кровь для моего тела?
Он шагнул вперед — и опустился на колени перед стулом. Положил голову на колени и прижался щекой — так, как, наверное, он не раз прижимался к этим коленям в детстве. Игорь вдруг перестал понимать, что ему делать со своим телом — которым он так прекрасно всегда владел. Все — руки, ноги, туловище — казалось огромным, неуклюжим, неповоротливым. И он просто слегка боднул головой колени, обтянутые джинсами.
— Мам… Ну мам…
Громкий всхлип. Рыдания. Небольшие, но сильные руки обхватили его за плечи.
— Ох, Икочка…
Мать плакала. Сын прижимался к ее коленям щекой. Сколько они так пробыли — не знали ни он, ни она.
— Мам… — Игорь потерся щекой о ее колени. — Пойдем на диван плакать. У меня уже ноги затекли.
— А ты тоже плачешь?
— Нет.