– За что?
– Но ведь… тебе же… пришлось… черт!
– Знаешь… – Ее голос звучит задумчиво. – Мне скорее… понравилось, чем нет. Да, точно, понравилось. Ты вкусный.
– Надя!.. – он снова стонет. А потому что просто не знает, что сказать.
– Что не так? – Она заглядывает ему в лицо. – Ой, мамочки. Витя!
– Что?
– Даже ушки порозовели. Прелесть какая. Смущаешься, что ли?
Хмыкает. Он действительно смущен, даже больше, чем за красные щеки и уши.
– Ну, надо же, – Надя улыбается. – Как от минета кайфовать – так это мы не стесняемся. А как говорить об этом – так мы такие белые и пушистые…
– Надька… – Он прячет лицо в ее волосы. – Перестань. Пожалуйста.
– Ты так очаровательно смущаешься.
– Знаешь… – Он вдруг решается посмотреть ей в глаза. – Я ведь тоже могу вспомнить. Какая ты на вкус.
– Эй!
– У тебя… – Голос его звучит мечтательно и завораживающе. – Такой… ягодный вкус. Наверное, это клубника или…
– Витя, прекрати!
– Что такое? – невинно-недоуменно поднимает он брови. – Как ножки раздвигать и стонать: «Да… еще… пожалуйста» – это мы не стесняемся. А как…
– Бесстыжий!
– От бесстыжей слышу, – усмехается он. – И вообще я, кажется, уже забыл, какая ты на вкус. Хочу вспомнить точно. – Осторожно, держась за стену, он поднимается. Протягивает ей руку. – Пойдем, Надюш. На руках не понесу, извини. Сам еле на ногах стою.
Она встает, держась за его руку.
– Тут недалеко, дойду и сама. Ты, главное, сам дойди. Я-то тебя точно на руках не понесу.