Он целовал ее руки и лицо, когда она сказала, что согласна. Долго ласкал, занялся с ней сексом – нежно и трепетно. Был предупредителен, как никогда. А ей казалось, что не с ней это происходит. Всё ждала только, что остановит. Что скажет: «Не надо». Что не отпустит.
Отпустил. А она пошла. И отсосала у Андрея-как-его-там-что-ли-Леонидовича.
А потом она долго сидела на скамейке перед подъездом родного дома. Не могла найти сил войти внутрь. Ей казалось, что не она это. Что мать не пустит в дом, не узнает, спросит: «Кто ты?». Изменилось в ней что-то. Необратимо. Словно та грязь, что она чувствовала внутри, проступала на коже. Словно каждый мог узнать о том, что она сделала. Она. Сама. Она это сделала. И Лекс тут совсем ни при чем. Никто не приставлял ей дуло к виску. Никто не заставлял. Она сделала это, потому что она шваль.
На следующий день на том самом проваленном диване она стащила штаны с Ваньки Ломакина. А он не очень-то и сопротивлялся. И не в сломанной руке дело было. В финале действа их застукал Лекс, но ей было уже всё равно. Ей стало плевать на Лекса. Ей стало плевать на себя. Период полураспада начался. Включился обратный отсчёт – разрушения ее души. И прямой отсчёт – тех, кто становился ее партнёрами. На одну ночь. На пару ночей. Иногда на целую неделю или на две. И еще включился счётчик литров алкоголя. Ей нужно было это простое обезболивающее – без наркоза убивать себя было все же слишком мучительно.
Агония продолжалась примерно полгода. И прекратилась тремя пощёчинами от тяжёлой руки капитана Биктагировой, вырванным шпингалетом и слезами двух женщин, сидящих на полу в ванной. Кира попыталась склеить то, что еще осталось. Восстановилась в техникуме. Дисциплинированно его окончила. На тот момент Оксана уже работала в «Артемиде», и по совету матери Кира попросилась туда стажёром. Жила одним днём. Чужим умом. Не помня, не понимая себя. Словно новорождённый котёнок – вслепую. Лишь бы не помнить того. Что было до.
Чай в ее руках давно остыл. Она это поняла, когда отпила. Долгий был рассказ – в горле пересохло. В душе пересохло – никому она не рассказывала, как оно было. Вот так, без купюр, как есть. Даже мать не знала всего, всех деталей. А благовоспитанному архитектору в белых носочках Кира взяла и всё выложила. Как на исповеди – так, кажется, говорят.
Благовоспитанный в белых носках молчал. Потёр переносицу. Почесал затылок. Кашлянул. И подал голос.
– Скверная история.
Кира молчала.
– Лекс – козёл.
Пан Мáлыш лаконичен. А ей сказать было нечего. Пока нечего – или вообще.
– Но всё же мне так и осталось неясным… – Макс почесал одной ступней другую. – Какое отношение всё это имеет к Козикову?
– Ты не понял, что ли?!
– Не-а. – Он для убедительности помотал головой. Потянулся за бокалом, отпил согревшегося и противного пива. – Не понял. Объясни.
– Я… – Кира задохнулась. Ей казалось, что всё и так понятно. – Да я… Ты знаешь, сколько у меня их было? Мне после такого количества какая уже разница! Одним больше, одним меньше.
– Ну и сколько же? – невозмутимо полюбопытствовал Макс, словно речь шла о цене на квартиру.
– Что? – Кира опешила.
– Я спрашиваю: сколько? Давай, колись. Взялась хвастаться – подтверждай фактами.
Придурок. Натуральный придурок!
– Не знаю! Я не считала! Много! Каждую неделю новый. И так полгода.
ebooksa