— Гроза, — дрожащим голосом говорю я ему.
Потому что меня никогда во время них никто не держал. Потому что я всегда была одна, прячась под одеялами в темноте, слушая гром, проносящийся по темнеющему небу, сильный ветер, сотрясающий мои окна, дождь, барабанящий по крыше.
Я помню пятилетнюю Райли — ее первый ураган.
Бегу в спальню родителей, стучу в дверь и рыдаю от страха. Дверь открылась, и она упала в объятия матери, молча прося об утешении.
Только для того, чтобы она отвела пятилетнюю Райли обратно в ее комнату, заперев за собой дверь. Чтобы она больше не могла их потревожить.
Я боюсь остаться… одинокой. Во тьме.
Но я не говорю об этом Грейсону.
Я наклоняюсь к нему и удивленно моргаю, когда улавливаю запах моего любимого мыла.
— Ты пахнешь, как я, — поддразниваю я, меняя тему.
Грейсон издает фальшивый раздраженный звук в глубине своего горла.
— У тебя много девчачьих штучек, — объясняет он, запуская пальцы в все еще мокрые волосы. — Вместо этого я использовал ванильное мыло.
— Ты называешь меня Златовлаской… может быть, мне следует называть тебя Ванильным мальчиком.
— Ты бы не посмела.
— Ванильный мальчик, — дразню я.
Я не знаю, откуда взялась эта сторона Райли, которая протащила мальчика в свою спальню и так свободно его дразнит. Но есть что-то в Грейсоне, что заставляет меня чувствовать себя комфортно рядом с ним.
Почти как инстинкт, подсказывающий мне, что я могу ему
— Ванильный мальчик звучит так… просто и ванильно, — сварливо жалуется Грейсон.
— Ты хочешь сказать, что ты не любитель ванили? — Мои щеки заливаются румянцем, когда я понимаю, что только что сказала.
Его глаза сужаются на мне.
— Ты не знаешь, какой я любовник, Райли, — хрипит Грейсон, его голос становится более глубоким и хриплым.