Говорят, что боль приходит волнами. Будь то эмоциональное или физическое.
Первая волна ударит тебя неожиданно. Обычно это самая опасная, самая жесткая волна.
На второй волне ты уже готов к ней, но все равно больно.
К третьей волне к этому привыкаешь. Боль начинает обретать форму, накапливаться внутри тебя. Под твоей кожей, внутри твоей плоти, погребенной в твоих костях, глубоко в твоем мозгу.
И постепенно твое тело немеет.
Твой разум онемеет.
Ты живешь с болью; оно становится частью тебя.
Волна пришла и ушла. Боль осталась, с сердитым упорством. Рана гноилась, сочился гной. Агония росла.
Я утонула. Я поплыла. Я опустилась на дно.
Моя мама всегда говорила мне уважать гнев, давать боли пространство, необходимое для дыхания, никогда не убегать от своих эмоций… жить и дышать ими. Вот как ты учишься отпускать, говорила она мне.
Но я не знала, как отпустить бушующую во мне ярость, боль, которая преследовала меня каждый час бодрствования и отдавала в кошмарах.
Тупая пульсация распространилась по моим шрамам и вокруг них, и я потерла грудь, пытаясь облегчить тяжелое давление.
— Лила, ты должна что-нибудь съесть. — Райли поставила передо мной тарелку с макаронами. — Всего несколько укусов.
От запаха макарон у меня в горле подступила желчь, и я подавилась кислинкой. Мой желудок скрутило от тошноты. Мэддокс любил макароны. На самом деле, ему нравились макароны, которые я готовила, и я всегда готовила их для него, когда ему было плохо.
Я отодвинула тарелку и встала.
— Я не голодна.
— Ты почти ничего не ела за последние несколько дней! Ты уже похудела, детка. Всего несколько укусов, хотя бы, — пыталась она меня урезонить. — Ты сделаешь себя больной.
Райли не понимала; она не могла. Я не хотела ни есть, ни пить… ни спать.
Я просто хотела исчезнуть, перестать существовать.
Вечеринка была четыре дня назад. Мой мир рухнул четыре дня назад, а я до сих пор не могу смириться с этим. Как? Почему? ПОЧЕМУ? Мне хотелось наорать на него.