Театр тающих теней. Под знаком волка

22
18
20
22
24
26
28
30

В Румянцевском сквере на скамейке целуются двое, освещенные солнцем в отсветах свежей листвы. Пространство раскаляется вокруг них, закручивается в воронку, затягивает, засасывает, завлекает в истовый водоворот любви.

На бульваре возле закрытой в рабочие дни, но не закрытой совсем: «Богослужения только по воскресеньям, вход со двора» — лютеранской церкви Святой Екатерины тоже двое. Седой, уже пожилой, мужчина и женщина, крашеные волосы которой делают ее моложе спутника, но явно не столь уж отставшая в возрасте от своего любимого.

Держатся за руки. И в этом касании рук двух бесприютных — кто в таком возрасте будет держаться за руки в сквере, если им есть куда пойти! — двух неприкаянных, двух ни на что не решившихся, пригвожденных к своей отчаянно несчастливой, но давно сложившейся и привычной жизни людей такая страсть, что даже поцелуям тех двух юных любовников в Румянцевском сквере не снилась.

В той жизни ее зовут как-то иначе. Кто она там?

Екатерина? Мария? София? Анна?

Это она идет с двумя девочками, ею рожденными дочками. Идет за сухим молоком для своих девочек, и морщится при каждом шаге — новые панталоны отчаянно трут кожу, но что поделать, если всё тонкое белье осталось в прошлой жизни, а иного белья теперь не купить.

Идет, уже не подметая тротуары подолом юбки — прислуги больше нет, а стирать испачканные юбки самой, расходуя на чуть теплую воду весь неприкосновенный запас дров, накладно. Да и юбки стали короче.

Какой это год? Век какой?

Идет. В давно не новых, но еще не совсем сбитых ботинках. Без шляпки. Помнит, мать ей внушала, что революция не повод выходить из дома без шляпки. Но что поделать, если шляпки теперь нет. Сколотые шпильками волосы грозят рассыпаться, порушив единственно возможную в таком случае прическу — большой пучок на затылке. Что поделать, если ничего иного с немытыми много дней волосами сделать нельзя.

Идет. С немытой головой. Без шляпки. В старых ботинках.

Идет. И чувствует, как счастье всеми потоками вливается в нее.

Кто она?

Что это…

Когда…

Откуда…

Откуда это не понятно чье ощущение, в которое она, Даля, так внезапно вошла здесь, на Васильевском острове в начале двадцать первого века?

Это вливающееся, заполняющее, затопившее ее ощущение счастья, которое никак не вяжется ни с рухнувшей семейной жизнью, ни с забракованной курсовой, грозящей отчислением, ни с ее бесприютностью, ни с пугающим Черным человеком?

Откуда этот невероятный свет ранней листвы, и тепла, и золота в небе? Чьими глазами она видит его?

Кто она? Почему она здесь? И почему ей здесь так невозможно хорошо?

Что-то выбивает Далю из иного измерения. Словно мощный скачок напряжения выбивает пробки.