— То-то и вижу непарадность Брауэра.
— После смотрела, как муж тебя учил… Дальше как бог помогал.
Йоханес смотрит на набросок ее автопортрета. Внимательно смотрит. Скажет, что всё это ужасно? За работу покалеченного, почти слепого мужа еще может сойти, но за картину хорошего художника — нет?
Йон снимает свой плащ. Бросает на топчан.
— Бог хорошо тебе помогал. Отвалил дара сполна.
Растирает закоченевшие, пока взбирался по мокрому дереву, руки.
— Только школы тебе не хватает. И за восемь недель всему не научиться.
Смотрит. На нее на портрете. На нее в зеркале. На нее настоящую, живую, стоящую так близко.
— Сядь! Чуть в сторону. Свеча чтобы была напротив.
Берет кисть.
— И что теперь делать? Что теперь делать, Йон?!
Йоханес смешивает краски.
— Пока спокойно сидеть. Только руку чуть поверни, чтобы свет от свечи на кольцо падал. Блик нужен.
— Блик? — не сразу понимает Агата.
— От синего камня кольца, — поясняет Йоханес. — Утро вечера мудренее.
Со временем…
Йон ее не выдаст!
Йоханес, с его отличной школой, недаром учился у ее мужа и у Фабрициуса, будет ей помогать. Ее погрешности исправлять. Свои штрихи вносить. А то и почти заново, как теперь, писать.
Будто тяжелый засов отворяется в груди. И можно снова дышать.
Он будет ей помогать!