Она странным образом была абсолютно уверена, что это точно работы Вулфа. Найденные на антресолях в квартире бабушки — у кого теперь спросишь, откуда они взялись, может, кто-то из предков купил когда-то за копейки у юного Вулфа еще до его эмиграции, или иначе как-то к ним попали. Еще совсем незрелые. Но живые. С вулфовской энергией. Завораживающая красота. И сила. И мощь проступают с этих листов.
Волна накрывает старый город, старую жизнь, сметая их с лица земли, но на самой верхней точке волны, как в волшебном зерне, зарождается новая жизнь и новый город, поразительно похожий на Петроград.
Волк в прыжке вонзается в горло зверя, только зверь этот отчего-то в матросской тельняшке.
Ветер разметает листья деревьев, листы бумаги, маленьких девочек, и женские руки силятся поймать, уловить, собрать всё разлетающееся воедино. На пальце кольцо с желтым прозрачным камнем.
Матросы, торговки, блатные с фиксами, проступающие из ниоткуда фигуры и линии. Алые губы, превращающиеся в кровавое солнце на закате. Театр теней. Тающих в этой чужой, непонятной для всех жизни. Водоворот русской революции и Гражданской войны, почти иллюстрации к «Двенадцати» Блока.
Даля была абсолютно уверена, просто знала, что это Вулф — и всё! И доказывала. Уже с применением всех накопленных знаний и новейших технологий — анализ почерка, угла наклона, движения кисти при рисунке, с применением только входящих в моду технологий Big Data всех возможностей нейросетей.
Доказала. Мир ахнул. Выставка открылась с большой помпой! Владельцу Оленеву простили страшное прегрешение, что он русский, и буквально воспевали в каждой рецензии, каждом блоге, каждом репортаже, что он своей коллекцией вернул миру шедевры.
Кроме Вулфа ей удалось атрибутировать портрет королевы Изабеллы Клары Евгении работы фламандца Адриана Брауэра.
И даже замахнуться на невероятное! Портрет рыжеволосой женщины, изображенной около мольберта с кистью и палитрой в руке, а на мольберте явно набросок одной из известных картин Ван Хогволса. За эти годы Даля скупила для коллекции всего Ван Хогволса — благо он не Вермеер, ценится не так высоко. Эта работа считалась «Портретом жены художника» — сунул живописец ей кисти в руки — позируй, домохозяйка, не всё же тебе у котлов и горшков стоять. Но…
Даля подняла архивы — по всем документам и описаниям, после взрыва в Делфте в октябре 1654 года сам Ханс Ван Хогволс был сильно покалечен. Нашла документы Гильдии Святого Луки от ноября того же года о выделении пособия члену Гильдии Ван Хогволсу, пострадавшему при взрыве.
Пособия выделяют на содержание калек.
Нарисовать такое калека не мог.
Изучила всего Ван Хогволса и обнаружила очевидное — ровно в том году, после взрыва пороховых складов, стиль художника резко изменился. В нем возникло что-то совсем иное. Бурное, живое, порой низменное и приземленное, как у Брауэра. И всё чаще даже в этом «новом Хогволсе» проглядывала еще одна рука!
Калека такое рисовать не мог. А женщина с рыжими волосами, его жена, могла. А женщину с рыжими волосами, с кистью и палитрой мог так нарисовать только… Страшно было даже выговорить кто… Еще до всех его великих атрибутированных работ…
Полтора месяца сидения в делфтском, генстком, амстердамском архивах — и Даля нашла документы — жена Ван Хогволса Агата была незаконнорожденной дочерью Брауэра.
Всё сошлось. У нее всё сошлось.
А теперь всё рухнет.
Через пять дней рухнет всё.
Главный эксперт Фабио Жардин заявил, что не верит никому. Разве что сами гении поднимутся из могил и подтвердят подлинность своих работ.
Ей остается только поднять из могил гениев.