— Стрелять их всех надо! Стрелять! Мало их Сталин «пустил в расход», мало! А уж как Адольф Иваныч старался… Нет! Снова жируют! Ничем не проймешь!
Он «скрипел, скрипел», потом срывался на крик, на истерику. Начинал рыдать. И ничем его было не остановить.
— У него в 37-м родителей в расход пустили, — шептались бомжи. — Стрелок, как вспомнит о них — жди истерику.
— А что же он про «отца народов», про Адольфа Иваныча поминает?
Бомжи только плечами пожимали. Чужая душа — потемки.
Иногда приезжал милицейский автобус и забирал бомжей в санпропускник. Брали, как скот. Сколько влезет народу в автобус.
Утром приезжали чистенькие, намытые. А некоторые и в новой одежде. Эти сильно ругались. Свои лохмотья были «ближе» к телу!
Фризе удавалось ускользать от поездок на «помывку».
«Лиходей», всегда попадавшийся «под руку» ментам, спросил однажды у Владимира:
— Как это тебе удается линять от басурманов?
— Держись поближе — узнаешь, — усмехнулся сыщик.
С тех пор «Лиходей» всегда укладывался спать на свой, стыренный откуда-то полуразвалившийся лежак рядом с Фризе.
До полночи они вели пустые, никчемные разговоры, под которые Владимир потихоньку кемарил. Так как сосед почти всегда говорил одно и то же, Фризе сквозь сон только поддакивал ему.
Но однажды он насторожился. Лиходей шептал ему в ухо, брызгая слюной:
— Ты только на «Сусанина» не нанимайся!
— Не в то море завезет?
— Шути, шути. Бабахнет он среди морей и окиянов.
Фризе спросил лениво, как будто не мог преодолеть дрему:
— Приснилось чего?
— Не приснится и в страшном сне. Сам видал, как аммонал на «Сусанина» загружали. Один загорелый, другой сам по себе.