— Твой «шип», как сигналит?
— Неквас скомандовал отменить сигналы. Бабы от них нервами страдают.
— Вот, блин! — расстроился Лапушкин. — Как же мы…
— Не дрейфь. Через полчаса на палубе танц-пляс начнется. Слышно будет аж по всей Москве. Сожрут «бобры»[15] своих омаров и врежут. Мне стюард шепнул — стриптиз крутой будет.
— Мы им летку-енку[16] на ать-два сорганизуем!
— Кончай, ветрогон! — Стах опять толкнул парня в бок. Теперь уже посильнее. Тот ойкнул.
— Чего там у вас? — удивился Жемердей.
— Все тип-топ. Не напрягайся. У тебя все штатно?
— «Рисую и секу».
Лапушкин отключил телефон:
— Все у них о"кей! Жемердей вывесит над трапом красный фонарь.
— Красный фонарь?
— Ну да. Красный! — хохотнул Лапушкин. — Прикольно, да? В самый цвет, бляха-муха! Как подумаю о банкирских телках, у меня ярики ломить начинает!
— В таком тумане даже красный фонарь только с близкого расстояния можно заметить, — сердито бросил Макаркин. Он всегда придерживался правила: не говори гоп, пока не перепрыгнешь.
— О чем базар? Сначала попробуем прозондировать этим самым… Черт! Все время забываю, как прибор называется! Ведь только что называл!
— GPS он называется! — буркнул Макаркин. И подумал о том, что приятель небось не знает, с какой стороны подойти к этому навигатору.
— Если не получится — пойдем на музыку. Нам же проще. Попробуй, один гудок от другого отличить. — В голосе Лапушкина чувствовалась обида. Удар в бок, которым наградил его Стах, оказался болезненным.
— Ты не обижайся. — Макаркин почувствовал напряг, и решил повиниться. Он считал, что перед серьезным делом не гоже ссориться. — Рука сорвалась. В тумане не рассчитал.
«Ты в тумане можешь и перо в бок всадить. А потом скажешь, что “рука сорвалась”», — подумал Лапушкин и поежился. Не то, от насыщенного влагой и едким дымом воздуха, заползающего под одежду, не то от мысли: этому волчаре кирюху замочить, что в воду плюнуть. Только скажи, что-нибудь поперек.
Где-то, вдали, ближе к противоположному берегу, грянула музыка.