Пираты московских морей

— Держись курса! — напутствовал Рамодин сыщика. А Владимир ответил ему пионерским салютом, хотя в организации юных ленинцев никогда не состоял.

БОМЖИ И БИЧИ

Фризе никогда не торопился. К любому делу он подходил основательно, продумывал его в деталях. Поэтому он вовсе не расстраивался из-за того, что долгие часы, проведенные в районе Речного порта, не давали результатов. Пока не давали результатов.

Он ходил туда, как на работу. Лежал на картонных листах в тенечке, вел тягучие никчемные разговоры с бомжами. Все они имели надежду, хоть и слабую, когда-нибудь ступить на палубу белоснежного лайнера. Хоть палубным матросом, хоть уборщиком. Но это были несбыточные мечты. Легенды незапамятных лет доносили до них сведения о том, что в каком-то приснопамятном году один из бомжей был зачислен в ресторан рабочим на кухню. Но он имел высшее образование — закончил физмат университета и не потерял еще человеческий облик.

Отдельной группкой держались бичи: матросы, списанные с кораблей за какие-нибудь провинности. Они были одеты приличнее, чем бомжи, и в лицах можно было разглядеть, если очень захотеть, интерес к тому, что происходило вокруг. Они тоже ждали, когда придет их очередь взойти на палубу полноправными членами команды. Их мало интересовали белоснежные лайнеры: на них царствовал строгий распорядок, следовало опрятно одеваться, выслуживаться перед начальством: перед боцманом, перед стюардами, механиками. А они были людьми независимыми. Не растеряли всю свою гордость, хотя после года обретания на берегу от этой гордости мало что оставалось. Проходили год-два, и они вливались в армию бомжей. Или в стадо. Как вам удобнее. Становились шнобелями, чириками, свистунами…

У бомжей гордости и вовсе не было. И слонялись они по речному порту с тайной надеждой, что никто их на судно не возьмет. Они давно разучились работать. «Сшибали монету» на пиво, спали или «гуторили» о приближающемся конце света. Это была их любимая тема. Совсем, как у наших чиновников.

Фризе никогда не слышал, чтобы бомжи говорили о своем будущем. Когда однажды он с наигранной озабоченностью сказал, глядя, как в большой мусорный контейнер сваливают горы картона от телевизоров и холодильников:

— Зимой бы нам сгодилось!

Бомж по прозвищу Лиходей процедил лениво:

— На кой? Я дольше, чем на сутки, не загадываю. А вдруг завтра дефолт?

— Действительно. Я как-то об этом не подумал, — согласился Фризе, внутренне усмехаясь. Всем было известно, что у Лиходея в карманах зимнего ободранного тулупа, надетого на голое тело, и рубля нет.

Владимир получил кликуху: Малина в рот.

— Вон тащится Володька — Малина в рот, — говорили бомжи, завидев, как, задевая ногой за ногу, плетется Фризе.

Он умел изображать ухайдаканного жизнью, больного всеми болезнями сразу замурзанного бедолагу. А свое прозвище он получил, когда разыскивал завалившуюся в кармане металлическую пятерку. Малина в рот — это было любимое ругательство его двоюродного брата, рано упокоившегося на Смоленском кладбище в Питере.

Иногда Фризе исчезал на час-другой и возвращался со старым бумажным пакетом в руках, в котором лежали две или три бутылки самого дешевого пива, буханка хлеба, а иногда и «бутылек». Бутылка самопальной водки. Без этого было нельзя: бомжи следили, чтобы в их сообществе каждый вносил посильный вклад.

Кто-то приносил подпорченной селедки, кто-то — большой пакет выброшенной на помойку клубники.

И тогда начиналась пирушка. К ночи, когда вся «продукция» была выпита и съедена, «нагруженные» мужики карабкались по зеленому склону к ограде, забирались в кустики барбариса и боярышника и отваливались на свои картонные лежаки и полусгнившее тряпье.

Начинались разговоры «за жизнь». Кто-нибудь обязательно говорил:

— Зажрался наш народ, зажрался. Такую ягоду на помойку выкинули!

— Не народ зажрался, а банкиры — сволочи! Толстомордые говнюки! — всегда с ненавистью скрипел, словно коростель в камышах, бомж по прозвищу Стрелок. Его звали так, потому что, о чем бы ни заходил разговор, он всегда скрипел своим надтреснутым голосом: