Миля над землей

Хотя пока это никому не известно.

С той секунды, как я сегодня вечером поднялась на борт самолета, я осознала все это, понимая, что нахожусь на борту в последний раз.

Кормовой камбуз, где я познакомилась с одной из своих самых близких подруг, наполняет меня воспоминаниями о том, как мы с Инди слишком весело проводили время в этом сезоне, пялясь на полуголых хоккеистов и получая за это деньги.

Место Рио, где, проходя мимо его ревущего бумбокса, я пару раз думала, что он глухой.

Чертов холодильник, доверху набитый напитками, включая газированную воду, которую Зандерс отказывался брать сам.

Ряд у аварийного выхода, где я впервые его увидела.

Рейс, в котором он, не давая мне уйти, разделся передо мной, против чего я ничуть не возражала, хотя в то время протестовала.

Все полеты, в которых он и Мэддисон заставляли меня смеяться, пока я пыталась провести инструктаж по безопасности.

И кульминация всех этих воспоминаний – именно здесь я в него влюбилась, и ради собственного здравомыслия мне нужно уехать и постараться обо всем забыть.

В иллюминаторы светят фары подъезжающих к самолету командных автобусов, заставляя мое сердце биться так быстро, что мне кажется, по всему моему телу разносится барабанная дробь. Но это – ничто по сравнению с реакцией моего тела на то, что Зандерс первым поднялся на борт самолета.

Он никогда не заходит первым. Обычно он идет в конце толпы и не торопится, но только не сегодня. Сегодня он первым выходит из автобуса и поднимается в самолет, и как только он ступает в проход, его взгляд устремляется туда, где стою я. Я пытаюсь спрятаться, желая поскорее покончить с этим последним полетом, но его пристальный взгляд прожигает меня насквозь.

Он, как всегда, одет так, чтобы произвести впечатление, и сегодня вечером он выглядит немного менее изможденным, чем в последний раз, когда я его видела. Ни секунды не колеблясь, он ускоряет шаг, быстро минуя ряд аварийного выхода и направляясь ко мне.

– О черт, – бормочет рядом со мной Инди, но я застываю в оцепенении, не сводя с него глаз, наблюдая, как он целеустремленно идет в мою сторону.

Мне бы отойти, спрятаться или еще что-нибудь, правда, но я не могу. Мои ноги словно приросли к полу, удерживая меня в плену того, что вот-вот произойдет.

Я не хочу с ним разговаривать. После сорока восьми часов ясности я не хочу с ним разговаривать и заставлять его напоминать мне, что он не хочет быть со мной. Он дал мне это понять громко и ясно. Но в то же время он единственный человек, с которым я хочу поговорить. Он – единственный, кто мог бы заставить меня чувствовать себя лучше, хотя именно он причинил мне боль.

Разбитое сердце – это такая морока.

– Стиви.

О черт.

– Пожалуйста, можно с тобой поговорить? – он говорит мягко, но голос звучит умоляюще.

Я испускаю измученный вздох: