– Ничего.
– Не похоже на «ничего».
Что же он увидел? Как я сижу в одной машине с Пабло? Или как я прощаюсь с ним? А может быть, он увидел, как Пабло прикоснулся губами к моей щеке?
– Тем не менее так и есть, – вру я. – И ты не в том положении, чтобы читать мне нотации, с кем мне можно общаться.
– Речь идет о твоей безопасности. Он очень опасен.
– Только не для меня.
– Особенно для тебя. Ты знаешь, чем они занимаются в Сьерра-Маэстра? Они же животные. Ты знаешь, насколько он близок к Фиделю?
Это имя брат произносит с нескрываемым презрением. Меня не удивляет, что брат знает о Пабло; несмотря на идеологические разногласия, мой брат такой же, как и наш отец: он понимает ценность информации – он накапливает ее, обменивает и использует в своих интересах.
– Он хороший человек.
Алехандро фыркает.
– А разве не все мы такие?
Что-то в его голосе разрывает мне сердце. Что же Батиста сделал с нами? Что мы сами с собой сделали?
– Ты тоже остаешься хорошим человеком.
Алехандро, поморщившись, проводит рукой по волосам. Потом опускает руку и, словно раненый, смотрит на нее с выражением боли на лице.
В тот роковой день, после нападения на президентский дворец, мы с Беатрис стояли за дверью и, прижавшись к ней, слушали, как спорили отец и Алехандро. Я знаю, что мой брат убивал людей, сражаясь за будущее Кубы. Интересно, видит ли он во сне лица убитых? Интересно, остались ли у них семьи?
Мы с Беатрис никогда не говорили о том, что услышали в тот день. Слова, произнесенные вслух, приобретают невообразимую силу, а сейчас и так вокруг нас творится невообразимое.
Алехандро тихо выругался.
– Что ты здесь делаешь? – снова спрашиваю я, уже более мягким тоном.
– Мне нужно поговорить с Беатрис.
– Беатрис стоит быть более осмотрительной. Я застала ее в кабинете отца. Если бы это был кто-то другой, если бы кто-то другой увидел, как она роется в его столе…