Жестокая болезнь

Он внутри меня, и я дрожу.

Я оцепенела, но чувствую все. Он кладет руку мне на затылок, когда выходит только для того, чтобы войти глубже, заполняя меня полностью. Я хочу, чтобы он придавил меня своим телом, чтобы он не мог прочитать мои мысли, но его взгляд не блуждает. Он хочет наблюдать за каждой реакцией.

Мои колени упираются в его бока, когда я приподнимаю бедра навстречу его сильным толчкам. Звук шлепков рикошетом отражается от камней и воды, усиливая похоть.

Я такая же жадная. Мне нравится, как он морщится, как напрягаются черты его лица, балансирующие на грани восторга и мучения. Затем он целует меня с огнем, который опаляет, заставляет почувствовать все это мучение и плотский грех, пожирающие его.

И я хочу это чувствовать. Впервые я завидую его способности испытывать такую сильную страсть. Горькое зернышко зарывается в пустую оболочку, где лежат и пускают корни дремлющие эмоции.

Он прикасается ко мне повсюду, везде сразу, как будто боится, что я исчезну. Злость переполняет его взгляд, беспричинная ярость, которая просит удовлетворения.

— Черт, Блейкли. Ты так прекрасна, что это убивает меня.

Я закрываю глаза. Не хочу видеть его или слышать хриплые слова восхищения. Они вызывают у меня отвращение, унижение. Я хочу, чтобы он трахал меня жестко и безжалостно, поэтому сосредотачиваюсь на физическом удовольствии, позволяя гедонисту внутри доминировать.

Первый всплеск страстного желания прокатывается по моему телу приятной ударной волной. Скала под нами холодная, но наши тела — это печи, создающие жаркое логово. Мы бесчувственны ко всему, кроме невыносимого голода, который делает нас рабами наших чувств.

Его вес ложится на меня сверху, когда он оставляет дразнящий след поцелуев на моей шее. Пробует мою кожу на вкус, опускаясь ниже, чтобы пососать мою грудь, потом проводит языком по соску. На меня накатывают волны. Мои руки касаются его, а затем камня, в поисках чего-нибудь твердого, за что можно ухватиться, когда появляются ощущения подобное электрическому току.

И с этой мыслью приходит воспоминание о последнем сеансе. Пристегнутая ремнями к каталке. К вискам прижаты тампоны. Острая боль пронзает голову, слепящий белый свет застилает веки. Паника — это свинцовая тяжесть в моей груди, страх, что я сломаюсь под давлением.

— Я не могу дышать, — говорю я, задыхаясь, но мое тело утверждает обратное, легкие шумно втягивают воздух при каждом вдохе. Чем больше я ерзаю, тем сильнее Алекс давит на меня, и я цепляюсь за него, не в силах остановить натиск. — О, боже. Еще. Ты нужен мне глубоко внутри, Алекс.

Он отвечает на мое требование мощным толчком, погружаясь в меня, разрушая хрупкую изоляцию, которая меня удерживала.

Я ломаюсь.

Мы плоть и кость. Мягкое и черствое. Каждая нежная поверхность наших тел трется о твердый камень, обнажая нас слой за слоем. Острый край камня впивается мне в руку. Я провожу ладонью по его бицепсу, по груди, очарованная темным следом крови, окрашивающим его кожу.

Я опьянена его запахом и возбуждающими стонами, которые раздаются у моего уха, когда он становится тверже внутри меня, и я выгибаю спину, нуждаясь в том, чтобы он достал до каждого дюйма.

Я прикусываю его плечо. Боль подстегивает его, а меня подводит ближе к этому сводящему с ума краю.

Он обхватывает ладонями мой затылок, крепко прижимая к себе.

— Я не хочу останавливаться, — его слова сливаются с беспорядочными толчками. Каждый пульсирующий, болезненный рывок подводит нас обоих ближе к пропасти.

— Никогда не останавливайся, — слышу я свой голос.