И оживут слова

Однако агрессии в нем не было. В глубине глаз Радима притаился… страх. То, что я приняла за беспокойство и нервозность, оказалось страхом? Я не поверила глазам. Чего может бояться этот воин? Я, то есть Всемила, рядом. Жива-здорова. В чем дело? Почему Злата так суетится, говорит ласково? Они что, все с ума посходили?!

– Радим, в чем дело? – напрямик спросила я.

Губ Радимира коснулась неестественная улыбка:

– Ни в чем. Пойдем к столу. Мать ждет.

Я повернулась к Злате, ожидая поддержки, но наткнулась лишь на неестественную улыбку. Добронега не улыбнулась, встретив нас в доме. Она тут же протянула мне кружку с каким-то отваром и коротко приказала:

– Пей.

Я инстинктивно отшатнулась и налетела спиной на Радима, стоявшего позади. Радим придержал меня за плечи, но в этом жесте чувствовалось не столько желание не позволить упасть, сколько попытка удержать на месте. Я глубоко вздохнула и отрицательно покачала головой.

– Спасибо. Я себя хорошо чувствую, – негромко произнесла я, ощутив, как резко поднялась и опустилась грудь Радимира позади меня.

Во взгляде Добронеги что-то промелькнуло, но рука с кружкой не дрогнула, только в голосе появились ласковые нотки:

– Выпей, дочка. Ты сразу успокоишься.

Дергаться было бессмысленно, поэтому я не пошевелилась, просто обернулась в ту сторону, где должна была находиться Злата. Почему-то мне хотелось увидеть всех участников этого спектакля. Но Златы не было. То ли она осталась за дверью, то ли стояла за спиной Радима. Я подняла взгляд на Добронегу. В ее глазах была непреклонность.

– Я не хочу пить, – повторила я. – Меня ничего не беспокоит.

Я попыталась улыбнуться. Добронега не улыбнулась в ответ. В этот момент я поняла, что она напряжена, как струна, словно делает что-то, чего ей совсем не хочется. Мои мысли заметались. Может, это какая-то другая реальность? Может, это не Добронега вовсе? Иначе с чего в ее лице ни тени приветливости, только напряженный взгляд и разом осунувшееся лицо? И Злата какая-то подозрительно милая, и руки Радимира причиняют боль, сжимая плечи слишком сильно. Улеб ушел, Альгидрас ушел. Здесь никого нет. Только трое этих людей. Я попыталась сделать еще один шаг назад. С тем же успехом.

Между тем Добронега поднесла кружку к самому моему лицу, и я почувствовала, как в нос ударил резкий запах уже знакомого отвара. Я замотала головой, понимая две вещи: первое – мне ни за что не вырваться, и второе – здесь не осталось никого, кому я могу довериться, раз уж самые близкие Всемиле люди делают подобное…

Ладонь Радима скользнула по моему плечу, коснулась шеи, и крепкие пальцы перехватили мою челюсть, сжав так, что я не смогла бы вырваться, даже если бы захотела. Но я и не думала вырываться, обескураженная осознанием истины. А может, похитили Всемилу с ведома Радима? Может, это был лишь спектакль на публику? Моих губ коснулся теплый край кружки, и я почувствовала, как Радим задирает мой подбородок. Отвар потек по губам. Кто-то зажал мне нос, и я инстинктивно открыла рот в попытке глотнуть воздуха. Первый глоток попал не в то горло – и я всерьез испугалась, что захлебнусь насмерть. Но откашлявшись, все-таки смогла вдохнуть. Радим по-прежнему сжимал мои плечи, но силой в меня больше никто ничего не вливал. Во рту был тошнотворно сладкий вкус. Во время своей болезни я порой чувствовала его по утрам. То есть это не в первый раз? Как через вату я услышала голос Добронеги:

– Выпей, доченька! Легче станет.

Моих губ снова коснулась кружка, и я почему-то сделала глоток. А потом еще один и еще. То ли чтобы они наконец оставили меня в покое, то ли чтобы мне действительно стало легче, потому что комната начала расплываться перед глазами, а в ушах зашумело. Последнее, что я почувствовала, – горячие руки Радима, скользнувшие по моей спине и подхватившие меня, когда я начала оседать на пол. Когда он поднял меня на руки, я еще успела подумать, что он ранен и ему, наверное, больно.

Я пришла в себя в предрассветных сумерках в постели Всемилы, укрытая до подбородка теплым одеялом. На сундуке горел фонарь, а ставни были распахнуты настежь, и в комнату врывались прохладный ветер и далекий шум Стремны. Я ожидала тяжести в голове и путаных мыслей, однако сознание было на удивление ясным, и вчерашний день я помнила в мельчайших деталях.

Осторожно сев, я отбросила одеяло и тут же вздрогнула от ветра. Ночная рубашка промокла насквозь. Зачем же меня так укутали? Я тихонько встала, чувствуя холодные доски пола под босыми ногами, и, стараясь не шуметь, пробралась к окну. Закрыв ставни, я оглянулась на дверь.

Итак, я в комнате Всемилы. Судя по моему самочувствию, ничего плохого со мной не случилось. Я вспомнила сосредоточенное лицо Добронеги и хватку Радима на своих плечах, и сердце ухнуло в пятки. Зачем-то же они это сделали! Как мне теперь быть?.. Сидеть весь день здесь, забаррикадировав дверь сундуками? Или же выйти и потребовать объяснений? Должны же быть объяснения? А может, мне и вовсе ничего не придется делать… Может, снаружи уже стоят дружинники Радимира, потому что он каким-то образом узнал правду? Возможно, я сама натолкнула его на эту мысль своим поведением на церемонии. Или же… Альгидрас! Как просто! Он рассказал Радиму то, что услышал от Помощницы Смерти. Я почувствовала, как сердце понеслось вскачь.