– Баба Зина умерла прошлым летом, – грустно ответила Таня. – Вы чуть-чуть не успели. А дом я вам открою, у меня же ключи! Там, конечно, мышам раздолье, небось все погрызли. Но прибраться можно, я вам помогу. Живите, сколько охота! Ну что? Пойдем? Раз уж приехали, надо устраиваться! – улыбнулась она, видя мою растерянность.
Я поднялся с крыльца.
– Пойдем… А что еще делать?
Выбора у меня, кажется, не было.
Марина
Не то чтобы я человек суеверный – нет, совсем нет! Но обстоятельства, которые складывались, наводили меня на мысли, что я что-то делаю не так. Или я вбила это в свою бестолковую голову? Не знаю. Но навалилось все и сразу – мама попала в больницу с тяжелейшим гипертоническим кризом. В приемном покое «утешили» – еще полчаса, и ее вряд ли бы довезли. Она лежала в общей палате, где с ней соседствовали еще восемь пожилых женщин, тяжелых больных. Старые кровати с проваленными матрасами, тяжелый запах болезни, невыносимо спертый воздух – старушки боялись сквозняков и окон не открывали. Дырявый линолеум и вечный запах пригорелой каши – кажется, в такой обстановке давление вряд ли придет в норму.
Замученные врачи старались поскорее скрыться от немногочисленных родственников больных. Мама почти все время спала – наверное, от лекарств. Я покормила ее супом, вышла во дворик больницы и только там дала волю слезам. Я неумело и нескладно молилась:
– Господи! Помоги! Помоги моей мамочке, умоляю!
Да, я была не самой хорошей дочерью – приезжала к ней редко, морочась и путаясь в своей жизни. Я тонула и задыхалась в своих проблемах и почти ничем с ней не делилась – обычное дело для взрослых детей. Я посмеивалась над ее привычками, кажущимися мне смешными и древними, как этот мир. Вот, например, мама никогда не выкидывала полиэтиленовые пакеты. Никогда! Она по-прежнему их стирала и сушила, прилепив к кафельной плитке. Почему меня это злило? А мама оправдывалась:
– Мы так привыкли.
Никаких современных моющих средств она не признавала – только сода, и все; все остальное – химия и отрава! Стирала по старинке, хозяйственным мылом. А сапоги натирала исключительно советским вонючим гуталином, не признавая импортные кремы для обуви. Ну и прочие мелочи, от которых я заводилась. Что так раздражало меня, почему я заводилась? Зачем? Зачем я заставляла ее оправдываться? Это ведь такие пустяки, привычки пожилого человека. А мы с мамой ссорились.
Я привозила ей сыр и колбасу, а она отрезала половину и складывала в морозилку. Конечно, я снова орала – мама! Какая морозилка! Какой бред! Зачем делать запасы? Через три дня я привезу тебе свежее!
А мама опять обижалась:
– Я так привыкла, еще с советских времен. Мы всё замораживали, даже хлеб. Вспомни девяностые! Ты что, не помнишь?
Она берегла новые туфли и новые кофточки. Для чего, почему? Нет, она не собиралась жить вечно и не была скупой. Это тоже была привычка – экономить, жалеть, сберечь.
А я злилась и обижала ее, забыв, что она – послевоенное дитя, прошедшее голод и страшные испытания. Какая я дура! Прости меня, мамочка! Клянусь, я больше не буду! Ты только живи!
Вечером позвонил Геннадий и, выслушав меня, отчитал:
– Марина! Ну что ты, ей-богу! Как же так можно? Почему ты мне сразу не позвонила? Какая инфантильность, честное слово! Когда есть деньги, Марина, все можно решить! Подожди полчаса, и я все устрою.
Полчаса показались мне вечностью. А потом мне позвонила его секретарша Ирина Ивановна и строго велела записывать. Я побаивалась ее – она была похожа на школьную директрису. Забавно, что я была совсем недалека от истины – Ирина Ивановна в прежней жизни была завучем в школе.
Итак, я записывала: завтра в восемь утра позвонить Валерию Семеновичу Колдуну, главврачу частной клиники, хорошему знакомому Геннадия. Он все устроит, включая платную перевозку.
ebooksa