Его женщина

Я работал так упоенно, так вдохновленно, что боялся того дня, когда закончу роман и поставлю последнюю точку. И еще – я боялся перечитывать его. Боялся понять, что ошибался, все снова плохо и мои восторги – бред воспаленной фантазии.

О чем я писал? Я писал о женщине. О женщине с большой буквы, писал так, как я ее представлял. Я писал о той, о которой, оказывается, мечтал. О которой мечтает каждый мужчина. О той, которая, увы, мне так и не встретилась.

Нет, это был не призрачный фантом, плод воспаленной фантазии неудачника, совсем нет! Это была – я уверен! – вполне земная, живая женщина, со своими проблемами, тревогами, бедами. Женщина, которая страдала, совершала ошибки, каялась и оправдывала себя. Носила в себе подолгу обиды, распаляя себя все сильней. Женщина, которая, несмотря ни на что, шла по жизни с гордо поднятой головой, вопреки, наперекор, упрямо веря в свою удачу. Нет, она не была самоуверенной, нет. Скорее всего – она была даже трусихой. Она многого боялась, но не шла на компромиссы во имя покоя и сытой жизни. Умная, тонкая, ранимая, готовая сдвинуть горы своими тонкими руками, пройти сквозь дремучий и темный лес, конечно, дрожа от страха. В ней сочетались, казалось бы, несочетаемые, невозможные вещи – смелость и страх. Она могла заплакать от ерунды, от грубого хамского слова в автобусе, от стрелки на колготках, от того, что у нее перед носом схватили последний сегодняшний тортик – а так хотелось! Но могла броситься на хулигана, обидевшего старуху или дитя. Броситься в ту же секунду, не думая о последствиях. Она была в меру цинична и саркастична, но на ночь читала стихи Ахматовой и Пастернака, мечтая о вечной любви. Она казалась сильной, непробиваемой, зашитой в свинцовую броню – потому что отвечала за многих, за все. А тот, кто отвечает, всегда могуч и устойчив. Но в душе она по-прежнему оставалась все той же девочкой с венком из ромашек на русой голове, лежащей в траве, жмурящейся от солнца, мечтающей об алых парусах, хотя и понимая, что шелк их давно истлел.

Я писал о той женщине, которой достойны лучшие мужчины на свете – если такие есть. О своих собратьях, увы, я был далеко не самого высокого мнения. А вот женщины… С годами пришлось признать: эти «слабые» создания были куда сильнее, мужественнее, смелее, отчаяннее нас. А уж я-то… Я точно был в самом хвосте. Мне казалось – нет, я был уверен! – что она, моя женщина, получилась живой. Мне хотелось бы, чтобы мой читатель увидел ее моими глазами – среднего роста, русоволосую, сероглазую, с прекрасным, пусть и не ярким лицом и редкими, бледными конопушками на мило вздернутом носу.

Она умела быть вызывающе яркой, приложив небольшие усилия: всего-то макияж и одежда. И она начинала сверкать как хрусталь «баккара», ее красота сбивала с ног, вызывая яростную, неприкрытую зависть у женщин и неистовый, иступленный восторг у мужчин. Но мужчина, которого она выбрала, точно знал: все это для него одного. И он задыхался от гордости за свою женщину. Она умела быть почти незаметной, блеклой, даже тусклой, неприметной в своем скромном домашнем халатике и стареньких тапочках. Такой она тоже была для него. Для него одного – единственного любимого.

Она могла и умела воевать до победного, дойти до края, пройти через стены и – смиренно уснуть, как наплакавшийся ребенок, положив голову ему на колени, смешно, по-детски причмокивая и чуть-чуть, еле-еле, почти незаметно, тревожно постанывая во сне.

Она умела быть невыносимо нежной и смущаться от пустяка, вроде букета цветов в будний день или банальной шоколадки. Могла рьяно отстаивать свое мнение, рубить правду-матку, выложить начистоту, а потом, хлопнув дверью, уйти в никуда.

Она умела стесняться. Кажется, таких людей не осталось. Она могла биться за других, за обиженных и слабых, а вот просить за себя не умела.

Ее долго и жестко испытывала беспощадная жизнь – отнимала, обманывала, лишала иллюзий, пинала в спину, дразнила и обещала. Но растереть ее, как ночного мотылька, между пальцами не удалось.

С годами она научилась отвечать, и окружающим могло показаться, что она – бой-баба. Но в душе она оставалась все той же школьницей, восьмиклассницей, все той же нежной и наивной мечтательницей, упрямо верящей в счастливую судьбу, шепчущей перед сном печальные и светлые стихи о любви, несмотря на все то, что ей пришлось испытать. Несмотря на обман и предательство, коего выпало сверх меры.

Она ни минуты не была циничной, злой, мстительной, даже в мыслях. Она умела прощать.

А каким терпением она обладала! Ангельским или дьявольским – как будет правильнее? Бесконечным и безграничным. Она была снисходительна, оправдывая несимпатичные и подлые поступки других.

К себе она была строже, но могла оправдать и себя, потому что только так можно было выжить.

Она умела ждать – бесконечно, не теряя терпения.

Она была благодарной. За такие мелочи, такие пустяки, что становилось неловко.

Она умела и обижаться – а как же! – на такую ерунду, что становилось смешно.

Она умела прощать, не вспоминая и даже не припоминая. Такое прощать…

Она была женщиной.

И она у меня получилась.

В двадцатых числах сентября все еще было довольно тепло – казалось, что бабье лето стремилось остаться, не покидать нас, трусливо ожидающих предстоящих холодов и дождей. Но вечера и ночи становились все холоднее – у природы свои законы. Я топил печь, а ночью распахивал окно – печь бабы Зины оставалась отменной и прекрасно держала тепло. Танюша, мой добрый ангел, по-прежнему опекала меня и тревожилась обо мне: