Его женщина

Когда трава и бурьян заполоняли участок, я пытался косить. Танюшка, наблюдавшая за мной, смеялась и забирала у меня косу. А я любовался, как ловко у нее получается – вот что такое деревенское детство. Она вообще была ловкой, эта замечательная и добрая женщина. Ловкой во всем. Все она успевала – и постирушку, и обед, и ужин. С раннего утра пекла гору оладий для парней, ну и мне перепадало. Ловко косила траву, копала огород, сушила грибы, варила варенье, ворочала и переодевала Нюру и никогда не жаловалась на усталость.

Иногда, уложив мальчишек и обиходив Нюру, она заходила ко мне. Мы сидели на крыльце – я курил, а Танюшка щелкала семечки, аккуратно сплевывая шелуху в маленькую и узкую детскую ладонь. Говорила она мало и по делу – была тактична и по природе умна, не задав мне ни одного вопроса, что да как, почему я здесь и один.

Я удивлялся ее умным и коротким фразам: «Саныч, не майся, хворь твоя скоро пройдет. Ты попробуй работой лечиться! Вдруг получится, а?»

Ошарашенный, я не ответил. Как эта простая сельская девочка чувствовала мою боль? Непостижимо.

Про свою жизнь она говорила коротко:

– С Мишкой мне повезло – после свадьбы пить завязал, а то дурел, как психический! Война, что говорить. Но работящий он, скромный. На баб не смотрит – говорит, мне тебя, рыжая, хватает. – И она засмеялась. – А то, что живем тяжело… Так все так живут! Да, Максим Саныч? А чем мы лучше других?

– Не все, Таня! – я покачал головой. – Поверь мне, не все. И квартиру твоему Мишке должны были дать как ветерану войны да вдобавок и многодетному папаше. И ты, Танюшка, могла бы нормально работать, а не тряпкой шаркать в подъездах, чужие плевки собирать. Ты ж умная, хваткая, ловкая!

– Так нету работы в поселке! – искренне удивилась она. – Я и полам рада – все деньги!

Наступил сентябрь, сухой и теплый. По ночам с деревьев гулко падали яблоки, мягко стукаясь о траву. Ухал филин, и куковала кукушка. А тишина стояла такая, что, казалось, нет на свете никого и ничего – ни городов, больших и малых, ни машин и самолетов. Есть только наше Масолово – край земли и мой личный, персональный и приватный рай. Мой Эдем, моя обитель блаженства и земля обетованная. Я ходил на могилу к бабе Зине, раздумывая, не поставить ли хороший памятник. Танюшка разрешила мои сомнения: крепкий деревянный крест – это все, что нужно православному человеку. В поселке я только заказал овальный медальон с ее фотографией. Фотографий было совсем мало – тоненькая картонная папочка на серых тесемках. Молодая Зина на ферме, в темном халате и резиновых сапогах. На голове – светлый платок. Рядом – подружки, доярки. Среди них мы с Таней узнали и Нюру.

– Все было, – вздохнула Танюшка. – Колхоз был, ферма была. Я это помню! Ходила с бабушкой туда, на ферму. Мне интересно было – ребенок!

Уже разъехались дачники, и единственных коренных жителей Масолова, бабку и деда Кудрявцевых, дети увезли зимовать во Владимир. Мы с Танюшиной семьей оставались одни. Но и они собирались в поселок, домой. Танюшка упаковывала в ящики банки с грибами и вареньем, огурцами и овощами. В мешках уже была сложена картошка – я помогал ей затаскивать ее в погреб.

А однажды утром я сел за компьютер. Перечитал все то, что написал ранее. И все безжалостно стер. Я видел перед собой чистый белый лист и не боялся его!

Голова моя была свежа и чиста. Собравшись с мыслями, я начал писать. Я печатал быстро, потому что рука опережала мысли – стройные и ловкие, именно те, которых я так долго ждал. Я чувствовал, как меня заливает и наполняет радость, когда мои пальцы бегут по клавиатуре. Я боялся что-то забыть, потерять, упустить, пропустить, так нравилось мне то, что приходило мне в голову. Я не смотрел на часы, лишь иногда вставал, чтобы размять спину и затекшие ноги.

Чтобы не потревожить меня, тихо и осторожно в дом заходила Танюша – ставила передо мной стакан чаю и бутерброд. Я благодарно кивал, и она исчезала сразу, как привидение.

Работал я допоздна. Вставал рано и сразу шел на прогулку. Утром уже было прохладно и даже зябко. Я замерзал и ускорял шаг. После прогулки возвращался домой, затапливал печь, грел себе чай, брал хлеб с чем придется и садился работать.

Я так торопился открыть компьютер, что у меня от нетерпения подрагивали руки. Я пробегал глазами вчерашний текст, и меня снова, до озноба, охватывала тихая радость. Ночью я караулил рассвет, чтобы скорее начать работать. Кажется, так мне никогда не писалось.

Ах, какое же это было удовольствие! Я работал так вдохновенно, так рьяно и увлеченно, так окрыленно, что останавливался только тогда, когда начинали слезиться глаза. Впервые за многие годы я был доволен собой. Нет, не так – я был горд за себя. И снова не так – я был счастлив.

Сюжет и фабула романа возникли спонтанно, вдруг. Обычно я продумывал канву будущей книги задолго и до мелочей. Я тщательно расписывал повороты сюжета, представлял своих героев так подробно, что мне начинало казаться, будто я их давно знаю.

В процессе работы я мог кое-что изменить – так часто бывало. Но все-таки основной сюжет, фабула и развязка, как правило, совпадали с ранее написанным синопсисом.

А здесь я писал наотмашь, наобум, совершенно не предполагая, что будет завтра. С каждым днем меня переполняли новые идеи, новые замыслы, образы и задумки, которые отлично вписывались, гармонично переплетаясь с предыдущим текстом. Я боялся потерять то, что придумывалось ночью, и вскакивал, чтобы записать фразу или абзац.