Парадокс Атласа

Новизна его личности так знакомо пьянила. Париса прикрыла глаза, и он провел тыльной стороной ладони по ее щеке, по губам.

– Что ты узнала? – спросил он, его новое сочетание, сборка.

Подлинный он.

– Это неизбежно, – покашляв, сказала Париса. – Тяга к полному раскрытию потенциала. Я здесь не останусь и не осталась бы. – Она припомнила лекцию Далтона о доказательстве судьбы, добытом на примере трупа Вивианы Абсалон, медита, чьей специальностью была жизнь. Жизнь, которая и притянула смерть, ведь они обе – две стороны одной медали. Как взлет и спад. Это вечное вращение колеса… Не то чтобы Париса верила в подобные вещи.

И все же нечто в Далтоне постоянно взывало к ней. Возможно, неспроста именно она вытащила его наружу.

Далтон двумя пальцами приподнял ее лицо за подбородок и посмотрел в глаза. Сейчас это были не безумная анимация, фонтанирующая бурной энергией, и не прежний он, чопорный и надменный. Далтон возвращался в свое обычное, промежуточное состояние.

– Если ты ему не скажешь, я тоже буду молчать, – тихо пообещал он, убирая ей за ухо выбившуюся прядку.

Ха. Подумать только, а ведь Атлас думает, будто Париса одинока. Вот почему нельзя считать ее уязвимой или постоянно пытаться найти в ней некий врожденный изъян. Опасно было предполагать, будто в ней есть трещина лишь потому, что ее однажды сломали. А неверно поняв Парису, ее легко недооценить.

Пряча улыбку, она погладила Далтона по щеке. Еще чуть-чуть, и он станет прежним, тем, кто борется с внутренними демонами, которых не в силах сдержать никакая сотворенная Атласом клетка. Впрочем, маска добродетели на его лице тоже не удержится. Не то чтобы одна его версия – чистое зло, а другая – добро, ведь человек не может вместить в себя черты одного, полностью исключив второе. Но именно этого Далтон и, вероятно, Атлас не понимали: амбиции Далтона неразрывно связаны с его работой, как связаны грусть Парисы и ее цель в жизни, горечь и радость.

Вот почему так опасно играть с сознанием человека. Ведь никто не сотворен из одних лишь прочных материалов. Люди не боги, хрупкости и несовершенства никто не отменял. Далтон удалил свою тень, которая пугала архивы, однако дело было скорее в голоде, а не в черноте его нравов: оставались еще мальчишеское любопытство и врожденное стремление к росту. Голод Далтона и рисовал карту его путешествия, исполнения судьбы, маршрут, по которому он неизбежно направится, чтобы стать чем-то большим.

Отсечения опасных черт характера и жажды силы было достаточно, чтобы обмануть разум, но не жизнь. Человек никогда не перестанет быть самим собой. Многое из того, что составляет его и составляло, не удалить и не изменить. Человека, если уж на то пошло, не исправишь.

И это – самое сложное в работе с умами и душами, так ведь?

– До следующего раза, – прощаясь с Далтоном, тихонько проговорила Париса и ушла по залитому лунным светом коридору.

Либби

Либби резко проснулась, хватая ртом воздух, и увидела перед собой на столе нетронутую чашку кофе. Да, точно. Она в подвальной аудитории. В ЛАРКМИ.

Все еще во временной ловушке, зато хотя бы знает, где и когда именно.

– Все хорошо? – спросила, обернувшись, Белен. Сама она в это время прихлебывала из своей кружки и изучала карту, где только что начертила пентаграмму, схему силовых линий от Сибири до Месопотамии. Уголок карты слегка отошел, обнажив кусочек дневной лекции Морта на доске (в лекции не было ничего прорывного, но стирать ее не стали: лучше было не злить коллегу своими, «несуразными» исследованиями).

Либби медленно выпрямилась и растерла щеку, на которой от смятой манжеты толстовки остались складки.

– Кажется, странный сон. – Она встряхнулась. – Пустяки.

Очередной тревожный сон: Эзра гонялся за ней по какому-то кукурузному лабиринту – вроде тех, с кривыми зеркалами, которые были в детстве Либби, – а потом внезапно появился Гидеон.