Крах Атласа

Либби перестала читать и швырнула дневник на стол, выдохнула.

Вдохнула.

Потом снова взяла дневник и начала читать дальше.

…скучаю по школе. Подумать только! ПО ШКОЛЕ.

Либби пропустила несколько страниц, тут и там выхватывая отдельные упоминания друзей Кэтрин, тусовавшихся без нее, мальчика, которого Либби уже и не помнила… А нет, его звали Джош. Он наверняка женился, завел детей, в общем, смог жить дальше, без Кэтрин.

Заметив свое имя на очередной странице, Либби остановилась. Проглотила комок стыда, осознав, что это запись про их с Кэтрин последнюю ссору. Либби тогда застукала сестру на крыльце у задней двери: в руке бутылка пива, а под майкой рука мальчика, видимо, Джоша. Либби словно молнией ударило, она вспомнила с поразительной ясностью, что у него была серьга в ухе и татуировка на руке, которую он тупо нарисовал себе маркером. Либби наябедничала маме, а Кэтрин потом бесилась до потери сознания. Либби же просто хотела защитить сестру. Видишь, думала она, я о тебе забочусь.

…какой смысл быть живой, если нельзя выпить ОДНО пиво и поцеловаться до умопомрачения? Боже, вот зануда…

Либби оторвалась от дневника и прочистила горло, готовая перевернуть страницу, чтобы не бередить раны.

Впрочем, она, должно быть, заразилась от Тристана мазохизмом, а потому продолжила читать.

…и все равно люблю ее. Она очень старается. Это мило, тупо и грустно одновременно. Вот бы она угомонилась и поняла, что я скорее умру, отрываясь на полную, чем проваляюсь в койке сколько мне там еще остается. Мама запрещает говорить о смерти, боится, что Либби испугается, но… черт! Это страшно, но в том и ПРЕЛЕСТЬ. Конечно, тупой аргумент в пользу пирсинга в языке, хотя я и сказала, что идея моя, а не Джоша.

Кэтрин понравилась бы Нико. О боже, с отвращением подумала Либби, Нико точно попытался бы затащить Кэтрин в постель. Либби скривилась, уняла страх и продолжила читать, скользя по строчкам пальцем и оплакивая потерю. Следуя за писаниной Кэтрин до последней страницы.

Мне самой фигово гнать тут на Либби, потому что она просто ребенок и ничего не знает. Мама слишком занята тревогами обо мне, и никто даже не думает о Либби, а ведь она может вырасти наркоманкой. Боже, как представлю…

До последних слов Кэтрин оставалось еще несколько строчек. Либби сделала дрожащий вдох. Хотелось сохранить их, посмаковать. Позволить им стать прощанием, как во сне, когда сворачиваешь за угол и… и все, дорога кончается. Отпустить Кэтрин, дать ей исчезнуть.

У тебя нет половинки, сказала Либби, успокаивая себя. Выдохнула, готовясь дочитать послание сестры.

Короче, если по-честному, то я люблю ее, просто она хочет, чтобы все было хорошо, даже если это нереально. Как-нибудь она все поймет, а сейчас я не буду ее кошмарить. Ни за что. Постараюсь, очень, хотя это гемор. О, и еще, писать такое ЗАПАДЛО, конечно, только, чесслово, челка у нее просто пипец.

В тишине сестриной комнаты Либби Роудс рассмеялась, а потом заплакала.

Париса

Когда все было кончено, она сама не заметила, как перенеслась в особняк. Она чего-то ждала. Чего – сама не понимала. Импульса, наверное. Желания оказаться где-нибудь в другом месте или непреодолимой потребности бежать. И без того, и без другого она себе жизни не представляла, но сейчас они, ее привычные инстинкты к миграции, исчезли. Она всегда была новой версией самой, постоянно перемещаясь дальше по ступеням личной эволюции, которые, как ей казалось, повторяли друг друга. Чем теперь заняться? Сами собой пришли обычные ответы: тратить деньги, заниматься сексом и в конце концов умереть. Как удручающе, к тому же она всем этим уже пресытилась. Повезло, подумала Париса, что нет какой-то квоты на человеческую грусть, типа ведра, в которое выше краев ничего не влезет. Если уж любовь не знает конца, то и боль тоже, и скорбь. Она всегда могла усилить их, как и негодование, обиду на жизнь, которая научила ее только страдать и тянуть лямку.

Она стала замечать кое-что в доме. Нужно было пополнить запасы продуктов на кухне. В библиотеке – прибраться. Комнаты – освободить и освежить; вещи, которые остались от прежних постояльцев, – сплавить, пока не пришло новое поколение. К тому же со дня на день явится Нотазай, и обстановку там, где прежде жили они вшестером, изменят. Все шло по-прежнему, не останавливаясь, кто-то продолжит гибнуть за чужую алчность, страдать во имя чьего-то бога. Знаний все так же будут жаждать, власть захватывать, а права – попирать. Дом продолжит тянуть силы из своих обитателей, поддерживая собственный симбиоз, укрепляя разум, становясь живыми ответами, потому что ему задавали вопросы от всей души.

Едва узнав о смерти Атласа Блэйкли, Каллум подумал: «Вот и все?»

Трактовать его мысль можно было по-разному.