— Хорош заливать! — Колька резко отпустил мою голову и недоверчиво скривился. — Петровну ты же помнишь.
— Нет, Аннушкой ее какой-то Митька называл, — ответила я, — я просто услышала, вот и знаю теперь.
— А-а-а-а… вот, значит, как! Значит, Митька назвал ее Аннушкой? — прищурился Колька и выматерился. — Вот сучонок…
Я прикусила язык. Похоже сболтнула лишнего. Но кто ж знал.
— Ты правду говоришь? — опять переключился на мою потерю памяти Колька.
Я пожала плечами. Мол, хочешь верь, хочешь нет.
— Так, сиди здесь! — велел Колька, — я Бармалея кликну.
Он выскочил наружу из камералки. Я осталась сидеть одна и всё думала, что какая-то ерунда получается.
Минут через пять он вернулся. С ним был еще один человек. Почему-то изначально я решила, что «дон Педро» и есть Бармалей, но я ошиблась. Бармалей, он же Иван Карлович Шульц, был приземистым, почти квадратным мужчиной, столь густо заросший рыжеватой растительностью, что среди дремучей кудрявой поросли было видно только мясистый нос и цепкие черные глаза.
— Рассказывай, — велел он тихим голосом и у меня аж мурашки забегали по коже.
Я повторила свою историю.
Повисло молчание.
Мужики сидели, «разговаривая» молча, одними глазами. Наконец, когда играть «в гляделки» им надоело, Шульц сказал:
— Мда. Странно, — и добавил, обращаясь к Кольке, — а ты что скажешь?
— Судя по форме раны, имел место сильный удар предположительно тупым орудием — камнем или дубиной, — начал Колька, опять схватив мою голову в тиски своих ручищ и вертя ее туда-сюда к свету лампы. — Рана серьезная. Так что амнезия вполне может быть. Или же налицо злостная симуляция. Но тогда всё равно остается вопрос — кто ей так разнес голову?
— Сама могла? — коротко уточнил Шульц и так зыркнул на меня, что я сразу поняла, почему все называют его Бармалей.
Колька отрицательно покачал головой.
— А удар при падении?
— Исключено, — вздохнул Колька. — Угол другой.
— Ладно, — кивнул Бармалей и развернулся к мне, — а ты, Горелова, напишешь всё, что здесь наговорила, на бумагу.