Очень медленно и осторожно она положила трубку, будто боялась напугать женщину на другом конце провода. Потом наклонилась и, проследив, куда тянется чуть потертый шнур, отыскала старую розетку в полу. Затем решительно выдернула вилку.
Значит, как минимум одна журналистка в курсе, где прячется Грейс. Но, во всяком случае, здесь, возле домика у озера, ни один из репортеров носа не показывал. Уже хорошо. Собственно, за этим Грейс и уехала – чтобы сбежать от нежелательного внимания прессы. Но, видимо, материал был не настолько сенсационный, чтобы ради него тащиться в провинциальный Коннектикут. Дорога, конечно, не слишком далекая – съездить в соседний штат нетрудно. Просто журналисты не считали нужным преследовать Грейс – очевидно, повод был слишком мелок. При мысли об этом она невольно приободрялась.
Но потом Грейс негодовала на саму себя – как можно называть «мелким» такое трагическое событие? Одна женщина убита, и двое детей остались сиротами. И тогда Грейс сразу начинало одолевать мрачное настроение.
Все-таки разорвать все обязательства и договоренности в Нью-Йорке оказалось на удивление легко. И эта легкость воспринималась как незаслуженная привилегия, стоило подумать о «кровавом преступлении» и том, что увидел Мигель Альвес, когда вернулся домой из школы.
После унизительного телефонного разговора с незнакомым сотрудником банка «Морган Стэнли», длившегося целый час, Грейс выяснила, что большая часть денег, принадлежавших ей несколько недель назад, до сих пор находится на счете. Если не считать обналиченных шестнадцатого декабря двадцати тысяч долларов. Шестнадцатое декабря – тот самый понедельник, когда убили Малагу Альвес.
Двадцать тысяч плюс украшения. Что ж, на первое время хватит, с горькой иронией подумала Грейс.
Даже то, что они с Генри получили возможность сбежать в этот, пусть и холодный, дом, можно считать привилегией. Они могли оставаться здесь сколько угодно. Деньги на еду и дрова были. Впрочем, эта привилегия была особого рода. Очень малая часть тех денег, на которые когда-либо жила Грейс, была заработана ее честным трудом, хотя работала она добросовестно. Грейс прекрасно отдавала себе в этом отчет. Домик на озере Чайлд ей достался в наследство от мамы. Квартира – в подарок от папы, когда он женился на Еве и перебрался в ее роскошные апартаменты. Примерно в это же время Грейс узнала, что ждет Генри.
Нет, Грейс не чувствовала себя виноватой из-за того, что все у нее складывалось практически само собой. Нисколько. Наоборот, она испытывала нечто вроде извращенной гордости оттого, что деньги и дорогие вещи значат для нее очень мало. Впрочем, причина была не в бескорыстии или скромных нуждах, а в том, что Грейс могла себе позволить не забивать голову такими вещами. И в этом она тоже отдавала себе отчет.
А сейчас замерзшая Грейс лежала в постели родителей и с вызовом думала, что ей не за что чувствовать себя виноватой. Да, она живет в доме, который принадлежал их семье на протяжении трех поколений (впрочем, проводить здесь зимние месяцы до сих пор никому в голову не приходило). Рядом с ней – ее сын, поглощенный чтением биографии Лу Герига[42]. Холодильник доверху набит продуктами, экономить на которых нет ни малейшей необходимости – спасибо кредитной карте. Во дворе стоит недавно приобретенная, пусть и отнюдь не роскошная машина. И все же Грейс яростно думала, что оправдываться ей не за что.
Впрочем, надолго этой бравады, увы, не хватало. Иногда по вечерам, после того как засыпал Генри, Грейс надевала теплую куртку и выходила на улицу с пачкой сигарет, на которую случайно наткнулась в одном из кухонных ящиков. Грейс понятия не имела, кому они принадлежали и как попали в этот ящик, однако взяла пачку и, спустившись к озеру, на холодном причале раскурила одну из сигарет. Она сразу ощутила знакомое запретное удовольствие, возникшее где-то глубоко в легких и по венам и сосудам разнесшееся по всему телу. А вырвавшееся изо рта белое облачко только подтвердило, что Грейс до сих пор жива, здорова и худо-бедно держится. И это уже само по себе было удовольствием, схожим с наркотическим. Грейс поняла, что именно в таком жестком подтверждении и нуждалась.
Грейс не курила восемнадцать лет – с тех пор как познакомилась с будущим онкологом в гарвардском подвале. Впрочем, тогда она не придавала курению особого значения. А теперь, затягиваясь и выпуская белый дым, Грейс размышляла о том, что с появлением Джонатана многое в ее жизни будто было поставлено на паузу. И только теперь она снова двинулась вперед – правда, для этого пришлось вернуться к тем временам, когда она была юной студенткой колледжа и даже не подозревала, что ее ждет. Теперь у Грейс тоже начиналась новая жизнь, в которой предстояло принять множество важнейших решений. Различие состояло в том, что теперь у Грейс был ребенок и профессия.
И книга, которая вот-вот увидит свет. По крайней мере, так обстояли дела до отъезда Грейс. Стоило ей выехать на машине из маленькой долины, где располагалось озеро Чайлд, и телефон сразу принимался бешено мигать знакомыми именами – Сарабет, Мод, Джей-Колтон. Ни на один из их звонков Грейс не ответила. Даже сообщения слушать не стала. Иногда принималась почти лениво гадать, что такого важного они хотели ей сообщить. Грейс вспомнилась безупречно красивая сцена прощания в романе «Возвращение в Брайдсхед».
«…Одна минута, чтобы сказать, прощай“»… «так долго, чтобы сказать так мало…»[43]. Так кратко и так точно!
Статья в «Вог» так и не выйдет. Интервью на телевидении тоже отменяется – кому теперь нужны советы Грейс? Единственное, чего могут захотеть репортеры, так это задать пару вопросов относительно обстоятельств убийства Малаги Альвес. А что касается самой книги… Грейс не хотелось об этом думать, но она буквально заставила себя закончить мысль. Кто захочет читать рекомендации специалистки по вопросам семьи и брака, муж которой изменял ей с другой женщиной, а она даже не подозревала о происходящем? Мало того – у любовницы был от него ребенок. А потом муж убил эту женщину. А о том, что супруг постоянно врал жене по разным поводам, а потом ограбил ее и скрылся в неизвестном направлении, даже говорить не приходится.
Конечно, Джонатан причинил Грейс много… нет, даже не боли. Лежа на спине на ледяных досках причала, онемевшая от холода и выдыхавшая дым в суровую холодную ночь Грейс чувствовала нечто совсем другое. Однако боль все равно пряталась где-то рядом, совсем близко. Ее словно отгораживал тонкий барьер, но как долго он продержится, неизвестно.
Грейс затянулась еще раз и выдохнула, наблюдая за тем, как дым плывет вверх. Когда-то ей нравилось курить, несмотря на все пугающие предостережения медицинского сообщества. Впрочем, саморазрушением Грейс тоже не занималась. Она курила не потому, что была невежественна или склонна к мазохизму.
В день знакомства с Джонатаном Грейс вернулась в квартиру, которую они с Витой снимали на двоих на Централ-сквер, и докурила последнюю пачку сигарет, стоя на пожарной лестнице и думая о Джонатане, его целях и устремлениях. Грейс даже не призналась ему, что курила. Просто ей показалось, что это не имеет ни малейшего отношения к тому важному этапу, который начинался в ее жизни с появлением Джонатана. Значит ли это, что Грейс тоже обманщица?
Сколько коридоров было в том огромном подвале! Если бы Грейс свернула в какой-нибудь другой, все могло бы сложиться иначе. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Главное, что Грейс совершила ошибку и слишком долго брела по неверному пути, даже не понимая, насколько он ошибочен. И теперь она мерзла зимней ночью на собственном причале – напуганная и растерянная, будто подросток. Совсем не так должна вести себя взрослая женщина, когда ее собственный ребенок, почти подросток, оставшийся без отца, пытается согреться под одеялом в холодном доме. Генри оторван от прежней жизни и больше всего нуждается в поддержке, не говоря уже об элементарных объяснениях.
Грейс со вздохом пришла к выводу, что сейчас самое время взяться за это дело.
Дым поднялся в непроницаемое чернильно-синее небо, усыпанное звездами. Единственными источниками света здесь были звезды и луна – если, конечно, не считать лампы, которую Грейс оставила включенной в гостиной. Еще слабо сиял фонарь на террасе – старый, на три лампочки, две из которых перегорели. В остальных домах никого не было – во всех, кроме одного. Из трубы каменного коттеджа, находившегося возле того места, где берег озера образовывал острый угол, поднималась тонкая струйка дыма. Вокруг было тихо. Очень, очень тихо. Только, если очень хорошо прислушиваться, иногда доносились обрывки музыки. Этот звук приносило откуда-то ветром. Музыка была необычная. Грейс показалось, что играют на струнном инструменте вроде скрипки. Но Виталий Розенбаум ни сам инструмент, ни мелодию не одобрил бы. Грейс слушала и невольно представляла южные горы и людей, которые сидят на террасах своих домов и любуются деревьями. Грейс уже слышала эту скрипку в предыдущие вечера. Иногда к ней присоединялась вторая, а случалось, и еще какой-то инструмент вроде гитары. А однажды Грейс показалось, что до нее долетели обрывки голосов и смех. Грейс заставила себя сконцентрироваться на этом звуке. Она ведь почти забыла, как звучит смех.
ebooksa