— Я уже говорил…
— Да-да, помню. Пока она сама тебе не скажет, бла-бла-бла. Я ей так и сказала, что ты не отстанешь. Она сразу поверила, видать хорошо тебя знает. Вот, слушай.
Продавщица выложила на прилавок старенький смарт и включила воспроизведение диктофона:
— Антон, прости меня, — сказал напряженный, но узнаваемый голос Марты, — и не ищи, пожалуйста. Мне стыдно и страшно. Стыдно за то, какая я была дура. Страшно за то, что теперь со мной будет. Зря ты приехал. Я сама во всем виновата, не лезь в это. Ты мне ничего не должен, я тебя бросила. Не подвергай опасности себя и Настю. Прости меня, если можешь — и прощай.
Запись кончилась.
— Услышал, странь?
— Это не то же самое. Сейчас чей хочешь голос можно на компьютере сделать. И вообще, может, ее заставили.
— Не можешь поверить, что ты ей не нужен?
— Могу. Я и себе-то не очень нужен. Но я должен убедиться. И вообще, что значит «прощай»? Она мне законная жена, нам еще развод оформлять!
— Вот ты упертый… — покачала головой Екза.
— Где она?
— Не знаю. Правда, не знаю и знать не хочу. Специально не выясняла. Мы встретились на нейтральной территории.
— От кого она прячется?
— От того, от кого стоило бы прятаться и тебе, будь у тебя хоть капля ума. Но у тебя только кулаки и наглость. Все, уходи. Я сделала, что могла. Я и так многим рискую, знаешь ли.
Дверь за моей спиной хлопнула. Я обернулся — в магазин вошел щекастый полный мужик с мелкой козлиной бородкой и залысинами. Я его узнал — это он в клубе разорялся. Мизгирь. Местное начальство и Клюсин отец. К которому у нее большие, но не факт, что обоснованные претензии.
— Екзархия, что здесь делает эта странь? — сказал он, посмотрев на меня так, как будто я ему к ботинку прилип.
Я немедля начал закипать, но продавщица тихонько придержала меня за руку.
— Это магазин, Мизгирь. Он открыт для всех, — ответила она примирительно.
— Что здесь может понадобиться такому, как он?
Мне сразу захотелось в грубой, циничной, болезненной и, возможно, унизительной форме уточнить — какому «такому»? Но Екза опять незаметно прижала мою руку к прилавку, и я сдержался.