Мертвая женщина играет на скрипке

22
18
20
22
24
26
28
30

— Не выйдет к тебе балий. Хоть ты всех их тут зарежь.

Сумерла прекрасно меня видела, но даже глазом не моргнула, когда я подошел на расстояние удара.

Под ботинком хрупнул камешек, он начал поворачивать голову, и я ударил. Всем весом, «на пробой», начисто отбив незащищенную перчаткой руку об затылочную кость. Удар вышел неидеальным, чуть смазанным, но Иван «поплыл», заваливаясь на землю и выпуская Настю. Дочка молча, почти без всплеска, обрушилась в темную воду, а я добавил ему в голову с ноги. Не, сука, теперь ты больницей не отделаешься!

— Утопнет твоя! — вороном каркнула Сумерла.

Я обернулся — по воде расходились круги. Я был уверен, что, упав в мелкую чашу фонтана, Настя придет в себя и встанет, но она осталась под водой.

Мелкую? Прыгнув за дочкой в круглый водоем, я обнаружил, что не достаю до дна. Кто же делает фонтаны такой глубины? А если в него дети упадут? Я набрал воздуха в грудь и нырнул, изо всех сил запихивая себя сильными гребками под воду. Луна неплохо подсвечивает прозрачную зеленоватую бездну, и я вижу внизу под собой уходящий вниз силуэт с белым пятном лица. Да какая же тут глубина? И чем дальше я погружался, тем отчетливее просматривался какой-то нижний подводный свет, идущий откуда-то со дна. В нем я видел безмятежно тонущую дочь.

Не знаю, как глубоко нырнул, но вынырнул буквально чудом, с темнотой в глазах и рвущимися легкими. Последним сверхусилием вскинул Настю животом на бортик фонтана и повис рядом. Она закашлялась, изо рта потекла вода. Я, с трудом подтянувшись, вылез, обтекая. Иван в этот момент завозился, поднимаясь. Ничего, сейчас, дай отдышаться… Он посмотрел мне в глаза и даже в неверном свете луны прочитал в них что-то для себя важное. Настолько, что, встав на ноги, начал медленно отступать спиной к краю площади.

Я вытащил дочь и положил на землю. Она нормально дышит, значит — оклемается. А вот мой бывший приятель дышит напрасно. Я пошел за ним, хотя ноги еще как ватные, и руки дрожат. Перекупался. Но надо доводить до конца начатое, иначе потом придется все время оглядываться. Один только вопрос…

— Где Марта? — спросил я хрипло, еле расслышав сам себя. Прокашлялся, спросил снова. — Марту куда дел, обмудок? Нет, стой!

Иван развернулся и бросился бежать. Башку я ему все-таки прилично сотряс, мотало его здорово, но и я не в лучшей форме после заплыва. Гонка двух инвалидов. Я молчал, берег дыхание, он тоже — так что бежали молча, громко топая (он) и шлепая мокрыми кроссовками (я). Кроссовки меня и подвели — размокшая обувь разболталась, провернулась на ноге и я, поскользнувшись, навернулся на дорогу, сбив колено, руку и то ли подвывихнув, то ли потянув щиколотку. Теперь я мог только ковылять, ругаясь, а Иван стремительно удалялся, унося с собой сведения о местонахождении Марты. За ним, слетая с крыш, собирались в стаю черные птицы.

— Стой, мудак! — закричал я вслед, предчувствуя недоброе. — Да стой ты, хуже будет!

Он меня то ли не слышал, то ли не верил. А зря. Птиц становилось все больше и они, громко хлопая крыльями, начали пикировать на него сверху. Первая просто взъерошила волосы, он отмахнулся от нее не глядя, вторая зацепила крылом, заставив сбиться с шага, а третья, видимо, больно долбанула клювом уже пострадавший сегодня затылок. Во всяком случае, он вскрикнул и наддал, ускоряясь. Я из последних сил ковылял за ним, подвывая от боли в ноге. Иван, не разбирая дороги, бежал вглубь болот, а за ним тянулся густеющий шлейф из черных птиц. Вскоре они скрылись в наползающем тумане, а я похромал обратно.

«Навьи — это птицы на злых ветрах», — известили меня Мироздание и шизофрения вычурным шрифтом на кирпичной стене.

Луна скрылась, заморосил дождик, но я уже не мог стать мокрее. Настя тоже. Сидит, прислонившись к бортику фонтана, глаза закрыты. Я, присев, подхватил ее на плечо и, крякнув, поднял. Да, подросла девочка. В десять лет таскал как пушинку. И куда нам теперь?

— Маржак! — повелительно сказала смотрящая на нас Сумерла. — Отведи его.

Толпы резвых местных детишек уже не было, а вот здоровенный худой телохранитель карлицы тут как тут. Он потянулся взять у меня Настю, но я угрожающе сказал:

— Руки повыдергиваю!

Он не настаивал, просто повернулся и пошел, размашистой корявой походкой рассохшегося буратино. Я даже не удивился, когда через три поворота оказался возле Лайсиного дома. Дождь уже поливал вовсю, дело было к утру, и я из последних сил поднялся с Настей по лестнице. Кроссовок пришлось разрезать — так опухла нога. Ничего, к травмам мне не привыкать. Зафиксирую чем-нибудь, пройдет. Но сначала Настя. Раздел, обтер полотенцем, замотал в теплый халат. Вот так хорошо.

— Ты как?

— Жуткая слабость, — сказала она еле слышно. — Не могу пошевелиться.