Сумерла вышла нам навстречу, как только мы выбрались на поверхность. Это был какой-то новый для меня участок Могильников — больше похожий на обыкновенное старое кладбище с плотными хаотическими россыпями каменных плит, с крестами и без. Луна и легкий туман придавали им вид готично-романтический, дочка бы уже вовсю клацала фотоаппаратом. В этом свете лицо Сумерлы снова казалось детским и даже красивым. Как будто милую, но очень грустную девочку загримировали на карнавал в День Мертвых и забыли потом умыть. Грим размазался, да так и застыл навеки. За спиной маячила несуразная фигура Маржака, ее вечного телохранителя.
— Прилытала, рухлена вострошарая? — недобро спросила она у Клюси.
— У тебя, охлестка балагтова, не спросилась! — дерзко ответила девушка, похлопывая по ладони битой.
— Эка ты взбутусилась понасердке, шафурка! Ужли разгалядно вавакать ноне вестно?
— Не те зазрить, керасть коростова!
— Так, — решительно перебил я, — барышни, хватит ругаться! Я ничего не понимаю, но мы не отношения выяснять пришли.
— Знаю я, зачем ты пришел, — сказала Сумерла. — Мертвая ведьма послала?
— Я сам кого хочешь пошлю. Но есть мнение, что у вас моя жена.
— Ах, Архелия, дура старая… — покачала головой карлица. — Уже и померла, а все неймется ей. Не сосватала тебе свою нерожденку?
— Мы обсуждаем мою личную жизнь? Тогда скажите лучше, где моя жена.
— Здесь. Где ж ей быть-то теперь?
Это «теперь», учитывая место действия, мне совсем не понравилось, но я не для того тащился ночью по подземельям, чтобы уйти ни с чем.
— Я пришел за ней.
— Пошли.
Что, вот так просто? Подозрительно…
— И ты, прийма Мизгирева, иди, — бросила она Клюсе, развернулась и пошла между могил. Маржак двинулся следом.
— Прийма? — крикнула ей в спину девушка. — Ты сказала «прийма»?
— А ты думала, кровная, рухлена? — бросила Сумерла через плечо. — Откуда у него дети, у шиша хупавого?
— А мать? Что с моей матерью?
— За мной иди, сказано тебе, хухря зазорная!