Перед падением

— Я не понимаю, что вы имеете…

— Я имею в виду, между вами и Бушем, вторым пилотом.

Эмма Лайтнер покраснела.

— Нет, — сказала она и еще раз улыбнулась. — Понимаете… Бывает так, что девушка нравится парню, но она говорит «нет». — Стюардесса поправила волосы. — Нам доводилось летать вместе раньше. Чарльз Буш любит флиртовать со всеми девушками, не только со мной. Но он хороший. Поэтому не беспокойтесь. И потом, вы здесь, так что…

Эмма не закончила фразу, считая, что сказала более чем достаточно. Джил задумался. Работа телохранителя подразумевала умение оценивать людей, и Джил этой способностью обладал. Он разработал для себя свою систему типов личности. Первый тип — «задумчивые» люди, второй — «нервные», третьи — «вспыльчивые», четвертые — «задиры». Каждый тип Джил разделил на разновидности в зависимости от особенностей поведения, которые могли свидетельствовать о возможности неожиданных действий и поступков. Например, когда человек «нервного» типа мог вдруг проявить себя как «вспыльчивый» или «задира».

Эмма снова улыбнулась ему и отошла. Джил включил рацию и сообщил диспетчерской службе аэродрома, что воздушное судно готово к полету.

За городом

Скотт гонит машину на север параллельно реке Гудзон мимо Вашингтон-Хайтс и Ривердэйла. Урбанистический пейзаж за окном автомобиля сменяется растущими вдоль дороги деревьями и небольшими городками, застроенными двух-трехэтажными домами. Приемник в салоне автомобиля выключен, и Скотт прислушивается к шуршанию шин по мокрой и скользкой от дождя дороге. Летняя гроза ушла вперед, и Скотт едет вслед за ней, переключив дворники на режим прерывистой работы.

Он думает о волне, которая едва не погубила его и мальчика. Вспоминает гул, нарастающий по мере ее приближения. Отблеск луны на глянцевой стене воды. Нависший над ним и мальчиком чудовищный вал, незаметно подкравшийся сзади, словно чудовище из страшной сказки. Этот бездушный убийца был создан самой природой, которая подчас бывает совершенно безжалостной. Скотт вспоминает о том, как он нырнул, крепко обхватив мальчика, и как они оба едва не захлебнулись.

Потом мысли его переключаются, и он начинает думать о камерах на плечах телерепортеров, слепящем свете софитов и шквале вопросов, который обрушили на него журналисты. Скотт невольно задается вопросом, что правильнее: считать камеру вспомогательным инструментом в руках человека или человека придатком камеры? Он затрудняется с ответом. Большинство людей уверено, что всевозможные технические устройства изобретены для обеспечения комфорта и удовлетворения их потребностей. Но что, если все наоборот? Правильно ли будет сказать, что телевидение существует для того, чтобы люди его смотрели? Или на самом деле человечество существует для того, чтобы сидеть перед телевизором?

Скотт вздрагивает — в его памяти снова возникает водяная гора высотой с пятиэтажный дом. Он заново переживает страшные ощущения: перед ним разверзается черная бездонная пучина, в которую его с чудовищной силой заталкивает лапа водяного монстра, а Скотт, будучи не в состоянии сопротивляться ее давлению, лишь крепко прижимает к себе ребенка.

Этих типов интересовало, случился ли у него роман с Мэгги. Они постоянно об этом спрашивали. Мэгги была матерью двоих детей и когда-то работала воспитателем в детском саду. Может, они считали ее участницей очередного реалити-шоу — печальной и в то же время чрезмерно чувственной домохозяйкой из какого-нибудь дешевого романа?

Скотт вспоминает, как бессонной ночью разрисовал стены гостиной в доме Лейлы углем, помадой и свеклой. Затем ему приходит в голову мысль о том, что его угольный набросок, скорее всего, будет последним изображением Мэгги.

Стал бы он спать с ней, если бы она это предложила? Можно ли сказать, что его влекло к ней, а ее к нему? Где он стоял, когда Мэгги пришла посмотреть его работы? Может быть, слишком близко от нее? Или нервно переминался с ноги на ногу где-нибудь поодаль? Она была первым человеком, которому Скотт решился показать свои картины, и потому во время ее визита очень нервничал. Когда Мэгги вошла в сарай, где висели полотна, Скотту очень сильно захотелось выпить, но он сумел не поддаться искушению.

Такова правда, но телезрителям она не нужна. Для них Скотт — персонаж пьесы, которую написал не он, а кто-то другой. Он, Скотт Бэрроуз — не то герой, не то негодяй. И похоже, дело идет ко второму варианту. Скотт прекрасно понимает, как СМИ способны развернуть всю историю. Они могут написать свою картину происшедшего, заменив факты на домыслы.

Потом Скотт думает об Энди Уорхоле, который рассказывал журналистам совершенно разные варианты своей биографии: «Я родился в Акроне. Я родился в Питтсбурге». Позже, говоря с людьми, он мог без труда определить, какие именно его интервью они читали. Уорхол хорошо понимал, что человек — это то, что он о себе рассказывает. Выдумки для него были одним из средств самовыражения как художника.

Но журналистика — вещь особая. Она призвана объективно излагать факты, даже если они противоречат друг другу. Факты не должны подгоняться под сюжет истории. Раньше журналисты сообщали о новостях и излагали ход событий. Но в какой-то момент все изменилось. Скотт вспоминает звезд журналистики времен своей молодости — Кронкайта, Майка Уоллеса, Вудворда, Бернштейна. Все это были люди, которые строго придерживались определенных правил. Интересно, как бы они осветили историю с авиакатастрофой?

Частный самолет падает в море. Мужчине и мальчику чудом удается спастись.

Все это можно подавать в информационном ключе или в развлекательном.

Нельзя сказать, что Скотт не понимает важности фактора читательского или зрительского интереса. Чем привлекал свою аудиторию Джек Лаланн — король тренировок? Он пробуждал у людей интерес к несгибаемой силе человеческого духа. При этом Скотт очень мало знает о личной жизни кумира своей юности. Ему известно лишь то, что у Джека была жена, в браке с которой он прожил не один десяток лет. Но Скотт и не стремился узнать об этом больше, да и другие поклонники Лаланна тоже. Их в первую очередь интересовало, как Джек шаг за шагом формировал свою личность, совершенствовал себя.