Элеонора кивает, и в ее глазах появляется лучик надежды.
— Но вы это переросли, не правда ли?
— Перерос? Нет. Просто все перегорело. Я так пил, что у меня все в душе перегорело.
На некоторое время в кухне воцаряется молчание. Скотт и Элеонора думают примерно об одном: иногда лучший способ научиться не играть с огнем — шагнуть прямо в пламя и обжечься.
— Я вовсе не хочу сказать, что с Дугом будет то же самое, — поясняет Скотт. — Но не следует обольщаться, думая, что однажды утром он проснется и скажет: «Знаешь, я был кретином».
Элеонора кивает.
— А тут еще эти деньги, — тихо говорит она. — Стоит мне об этом подумать — и сразу тошнота подкатывает.
— Вы говорите о завещании?
Элеонора снова кивает:
— Это очень большие деньги.
— Сколько они оставили вам?
— Ему. Это… это его деньги. Они не…
— Ему всего четыре года.
— Я знаю. Мне хотелось бы… Я желаю, чтобы все эти деньги просто оставались на счете до тех пор, пока… он не станет достаточно взрослым, чтобы…
— Я вас понимаю, — говорит Скотт. — Но ведь для мальчика нужно покупать еду. Содержание ребенка требует средств. Кто будет оплачивать его обучение в школе?
Элеонора не знает, что ответить.
— Может, я справлюсь? — тихо произносит она, немного подумав. — Я понимаю, мальчику нужна красивая одежда…
— А сами вы собираетесь ходить в тряпье?
Элеонора еще раз кивает. Скотт собирается растолковать ей бессмысленность подобной идеи, обреченной на провал, но тут же понимает, что она и сама это знает.
— Я полагаю, Дуг смотрит на все иначе, — говорит он.